Владимир Печенкин - Поиск-82: Приключения. Фантастика

— Все когда-нибудь повторяется. Может и десятилетней давности металл с нынешним совпасть. Закон природы.

— Да вы философ, Крошкин, — рассмеялся Пряхин. — Действительно, теория вероятности предусматривает и такой вариант. Допустим... Но есть еще одно, тоже таинственное явление. Смотрите!

Он наклонился, протянул руку. На стол лег плоский с алюминиевой окантовкой чемоданчик — атташе-кейс. Щелкнув, отскочила крышка, и желтый скучный свет лампы раздробился, заискрился голубым, зеленым, красным. На черном бархате связанные партиями, как куры на рынке, лежали кольца, броши, серьги... Крошкин хрипло вскрикнул, вскочил, держась за горло.

— Нашли все-таки.

— А как же, — спокойно сказал Пряхин, захлопывая крышку чемоданчика. — Иначе и быть не могло. Впрочем, вы сами нам помогли. Нет, не думайте, никто вас не выслеживал. Собака подошла к вашему заветному дуплу, как к своей конуре. Вы, наверное, проверяли клад регулярно, а? По ночам небось ворочались, плохо спали: а вдруг кто-нибудь найдет?

Крошкин молчал, опустив голову.

— Только не пытайтесь утверждать, что чемоданчик не ваш или что вы его нашли на большой дороге. Версия с любимой женщиной или тетей, оставившей наследство, тоже не пройдет. Учтите, что отпечатков пальцев — видно вы часто перебирали украденное богатство — больше чем надо, а все ценности, согласно описи, прошли через ювелирный магазин в феврале этого года. Так что давайте не будем утомлять друг друга. Лучше сами расскажите все по порядку.

Крошкин сидел, покусывая губы. Вдруг он резко вскинул голову, в глазах его мелькнула злая насмешливость.

— А в чем, собственно, меня обвиняют? Допустим, эти драгоценности мои — неважно, каким путем они приобретены. Кто-нибудь заявлял о их пропаже? Я ограбил государство? Прошу мне предъявить заявление пострадавшего!

Пряхин потер виски. Ломило затылок, в голове нарастала тяжесть.

— Ну, как хотите, — сказал он. — Вольно же вам валять дурака. Вы взломали магазин в Ряхово, зная, что его заведующая, Роза Ивановна Чертык, хранит там в тайничке драгоценности, которыми спекулировала.

— Никакой Розы Ивановны я не знаю. Заявления ее у вас нет, это точно, так в чем же я виноватый?

Пряхин поморщился: тупое неумное запирательство всегда утомляет.

— Конечно, вы — невинный ангел, Крошкин. Но кое в чем все-таки согрешили. Зачем вы убили Демина?

Крошкин вскочил и, опершись руками о стол, наклонился к Пряхину.

— Не убивал я его, гражданин начальник! Ни в коем разе! Пусть я украл, пусть ограбил, но лишить жизни — это не по моей части. Дурак я, что ли! Сам он помер, сам! Больной был!

Пряхин немного отклонился от него, искоса глянул, наклонив голову.

— Сядьте, Крошкин, не закатывайте истерику. Все равно не поверю. — Он вынул из папки небольшой квадратный кусочек бумаги. — Вы знаете, что это такое?

— Нет, — сказал Крошкин, вглядываясь.

— Это упаковочный ярлык, найденный при обыске в квартире Демина. Видите? Казанский химфармзавод. Партия номер двести восемьдесят семь. Упаковщица номер четырнадцать. Так вот, партия номер двести восемьдесят семь — это сердечное лекарство аспарилин, найденное в избыточном количестве в организме Демина. А на ярлыке — отпечатки ваших пальцев... Может, выпьете воды?

— Не надо, — со злобой произнес Крошкин. — Что я, фраер какой-нибудь. Только не хотел я его... Не должно было так получиться.

— Вот вы и расскажите по порядку.

— Ну ладно. Расскажу все по правде, без утайки, чтобы лишнего на меня не вешали... Вы, конечно, знаете, что не по своей воле пришлось мне долгое время жить в местах, где комаров и гнуса много, а радости мало... Хорошо, отбыл я срок, приехал сюда, поселился в Ряхово. Пошло время — от получки до получки. И впереди то же самое — без просвета. Можно, конечно, жить и на зарплату, но... скучно. А если ты привык к шальным деньгам, жизнь такую попробовал на зуб и вдобавок кое-что проглотил, то вкус запомнится навсегда. Одно дело — щи в рабочей столовке, другое — ресторан, белая скатерочка, красная икорка со свежим маслом, легкое вино для возбуждения аппетита. И музыка в твою честь играет, и девочки поглядывают. Да, девочки... Тоже статья расхода, и не шуточная. Любовь любовью, может, она и бывает, но мне женщины всегда обходились дорого. Поверите, по ночам не сплю, скриплю зубами — что ж это получается, люди вокруг тупари, долдоны, а как живут! Дома, машины, по заграницам разъезжают — ясное дело не с трудов праведных. А я разворачиваю «крупный бизнес» — продаю по рублику рыбок пацанам, поощряю любовь к природе. И это с моей коммерческой головой, за которую какой-нибудь капиталист мильон не пожалел бы. В таком вот пакостном настроении встречаю я как-то случайно Мишуню Демина, о котором слышал уже, что был он толковым инженером. Смотрю — подонок подонком. Человек по натуре подлое существо, как-то легче на душе, если другому еще хуже, чем тебе. Ну, поговорил с Мишуней; он обрадовался, запел про свою конченую жизнь. С тех пор при встрече нет-нет да и кивну ему. Мишуня — счастлив, и мне легче: знаю, что хоть его-то я выше... Как-то еду в автобусе, смотрю — Мишуня. Вычищенный, трезвый, с портфелем. Это меня и удивило: прямо как порядочный — с портфелем. «Откуда?» — спрашиваю. «Да вот хозяйка просила привезти». — Он свою завмагшу хозяйкой звал, но так, со смешочком... «А что ей самой тяжело?» — спрашиваю. «Не знаю, — говорит. — Попросила, а почему — не мое дело. Возьми лучше подержи, все руки оттянуло». Надо сказать, что я сидя ехал, а он стоял. Портфель я поставил на колени и удивился — камнями, что ли, нагружен? Тут как раз народ на остановке поднапер, Мишуню оттерли в сторону. Я не удержался и портфельчик-то приоткрыл... Ну, гражданин следователь, сердце мое чуть не остановилось — полно футлярчиков, какие только в ювелирторге и увидишь. Засунул руку вглубь, раскрываю на ощупь один и чувствую — вещь! Ах ты, боже мой!.. Туда-сюда пораскинул умишком, наблюдал, людей потихоньку порасспрашивал — все стало ясно. Ну, тут меня, конечно, взяло возмущение. Это что же делается: бессовестно надувают честных советских граждан... Сошлись мы как-то с Мишуней у него дома, выпили, само собой, и предложил я восстановить справедливость, почистить немного его «хозяйку». Он — ни в какую! Даже протрезвел. Ну, я настаивать не стал, каждый по-своему понимает счастье, но ключик от магазина на всякий случай позаимствовал и, пока Мишуня дрыхнул, смотался к одному умельцу, сделал копию.

— Кстати, он опознал вас по фотографии.

— Как же вы на дядю Ваню вышли? — поразился Крошкин.

— Не отвлекайтесь, — потребовал Пряхин. — Почему вы решили, что тайник в магазине, а не дома у Чертык?

— Мишуня-то в магазин к ней ехал... И потом Семеновна, квартирная хозяйка, на мои денежки себе подарок купила — сережки. Тоже в магазине, у продавщицы. А допереть, что товар в кладовке — раз плюнуть: надо, чтоб и под рукой был и от чужих глаз подальше. Только в кладовке! Не под прилавком же... Хожу я, обмозговываю, как чище сработать. Вдруг хватает меня почечная колика, попадаю в больницу. Боль — адская, на стенку лез, но сделали уколы, полегчало. Лежу, смотрю, что творится кругом. А народу поступает тьма; везут одного за другим, как из печи мечут — срочный день называется. Не успеешь лицо запомнить — глядишь, его уж вывозят из операционной и завозят следующего. А тут еще заходят двое врачей — один совсем молодой, другой постарше. Стали смотреть одного мужика, черного такого, восточного. Спрашивают его тихонько, живот мнут, язык смотрят, и, который помоложе, все вслух сомневается: «Да нет у него, по-моему, аппендицита». А постарше на ухо ему гудит: «ту-ту-ту да ту-ту-ту». Выходят, и, слышу, молодой прямо со слезами настаивает: «Давай подождем с операцией?» А старший возражает: «Можешь снять диагноз аппендицита? Не можешь! Раз так, соблюдай закон: «Все сомнения — в пользу операции». Не то тебе профессор штаны снимет». И тут меня ударило: вот оно, железное алиби! Кто ж заподозрит больного человека, да еще оперированного... Я, конечно, не вас имел в виду, гражданин начальник, — куда ж против вашего опыта и таланта? — но те фирмачи навряд бы догадались. А червеобразного отростка лишиться — потеря небольшая. В общем, завертелись у меня шарики в этом направлении... Лежу, обследуюсь. Познакомился с сестрой по наркозу — очень симпатичная женщина: чуть выше средних лет и соответственной упитанности. Не знаю, какой во мне секрет кроется, но от таких женщин, не буду хвастаться, отказу не знаю. И мне они нравятся. Как-то раз она дежурила; сидим мы с нею, мурлычем на разные приятные темы. Только я начал руки распространять, как культурненько стучат. Заходит врач. На меня еле глянул, а ей говорит, что, мол, такому-то больному плохо, введите в вену такое-то лекарство... Открывает она шкаф, вынимает коробку, берет ампулу и уходит. Потом, слышу, забегали по коридору, засуетились, прокатили что-то тяжелое. А ее все нет и нет. Я уже уходить собрался, когда она приходит. Расстроенная, в слезах. Ей сказали ввести из ампулы одну пятую, а она амурами увлеклась, не расслышала и вкатила больному полный шприц. Ну, у того пульс и задышал еле-еле. Откачали с трудом, а ей выговор обеспечен. Ушел я, и — сам не знаю зачем — ненароком прихватил коробку с этим лекарством. Так, нашло что-то. Когда выписали меня из больницы, я уже решился. Вот вы, гражданин следователь, законов не нарушали, серьезное «дело» не задумывали, и вам, не понять, как трудно решиться... Пришел я вечером к Демину, принес бутылку водки, рижского бальзама. Мишуня какое-то плодово-ягодное пойло выставил. Посидели мы культурненько, он даже всплакнул, бальзам попробовав, — совсем, говорит, как в доброе старое время. Стал я его уговаривать: давай, мол, почистим эту золотую дуру с ее сокровищами — и слышать не хочет! Что же мне было делать? Отказаться от блестяще продуманной операции, на которую я уже решился? «Хорошо, — говорю. — Раз так, ты меня не слышал, я у тебя не был» А сам думаю: вот если и он полежит месяц-другой в больнице, тогда уж к нему привязываться не будут. Когда Мишуня выходил, влил я в его стакан вместе с бальзамом пару ампул. Он возвращается, пьет — никакого эффекта. Я расстроился. Оставил его вконец раскисшим за столом и ушел. Подошел к магазину — вокруг ни души, по спине мурашки бегают. Сунул ключ в замок — не проворачивается. А, черт! Нажал — хрустит, но не отворяется. Что делать? Я бегом обратно, решил — силой приволоку этого тютю. А по дороге, на полпути, натыкаюсь на его труп. Видно, все же жадность взяла свое, побежал за своей долей... и — нашел ее.