Журнал «Если» - «Если», 2003 № 12

Древние греки сделали потрясающее открытие. Помимо демократического правления, опробованного Клисфеном еще в VI веке до нашей эры, помимо начатков либерализма, взращенных реформами Солона, помимо всех видов республик и деспотий, помимо наук, искусств, философий, ремесел, то есть всего, что в дальнейшем составило суть европейской цивилизации, греки, пожалуй, впервые за многие тысячи лет обнаружили, что у человечества есть история.

Конечно, достаточно подробные Хроники Царств, повествующие о победах и поражениях, о великих деяниях и катастрофах, об образовании государств и их распаде, существовали и в Древнем Шумере, и в Древнем Египте, и в Древнем Вавилоне, и в Древнем Китае. Эта форма сохранения прошлого была у древних народов весьма популярной. Однако хроники эти (точнее — анналы, краткие записи тех или иных экстраординарных событий) еще не представляли собой связного изложения прошлого, они не могли заполнить всю его необозримую пустоту. Это была лишь горсть тусклых фонариков в сумерках тысячелетий. Древние греки отважно ринулись на исследование этого океана. Они впервые начали сопоставлять факты минувшего между собой, заполнять имеющиеся пробелы и создавать тем самым непрерывность потока времени. Связность событий предполагала их взаимную обусловленность, а отсюда было уже недалеко до осознания неких закономерностей. Прошлое перестало быть набором случайных окаменелостей и превратилось в движение сил, порождающих настоящее. Говоря иными словами, оно стало историей, и появление специальной музы, ей покровительствующей, засвидетельствовало это первое разделение времени.

Оставалось сделать всего один шаг. Оставалось пробить невидимый «барьер настоящего», осознать, что время — это не только то, что «было» и «есть», но и то, чего еще нет, но что возникает с пугающей неизбежностью.

Древние греки этого шага не сделали. Идея «совершенного Космоса», которая лежала в основе всего античного мировоззрения, предполагала, что мир в его главных структурных признаках уже создан, он абсолютен, и никакая его принципиальная трансформация невозможна. Те же изменения реальности, которые все-таки происходят, представляют собой лишь выявление скрытых доселе потенций. Ничего нового к уже существующему они добавить не могут.

Такое представление о Вселенной, с одной стороны, породило мощную логику, умение делать правильное заключение на основе имеющихся предпосылок, то есть выявлять «скрытое знание», которое Лейбниц позже назовет «истинным для всех возможных миров», но, с другой стороны, пресекало время уровнем «непрерывного настоящего», не имеющего направленности и поэтому исключающего наступление будущего.

Этот барьер «наличного бытия» преодолело лишь христианство. Переход от политеизма, то есть от многополюсной трансценденции, от пространства истории, где действует несколько разнонаправленных центров силы, к монотеизму, трансценденции универсальной, к единому богу, превратил историю, по крайней мере в европейском ее восприятии, из хаоса в космос, из борьбы непредсказуемых и непостижимых стихий в стройный план, развертывание которого обусловлено божественным предначертанием. История обрела не только начало, «сотворение мира», что, впрочем, не является исключительно христианским открытием, но и его завершение, «конец всех эпох», ту точку на оси времени, куда устремляется настоящее.

Провиденциализм христианства открыл человечеству будущее. Время, а вместе с ним и история, перестало необратимо умирать в настоящем, оно устремилось вперед, образовав пространство, которое тут же начало заполняться «воображаемым существованием».

Трансляция «сюжетного времени» из метафизики христианства в область естественно-научного знания, в свою очередь, породила, как мы уже ранее говорили, представление о прогрессе, то есть о целенаправленном и сознательном преобразовании текущей реальности, а трансляция христианского идеала будущего, Царства Божьего, «где несть ни печали, ни воздыхания», в область социальных наук позволила представить грядущее в виде конкретного и, как казалось тогда, вполне достижимого образа.

Правда, произошло это не сразу. Потребовалось почти полторы тысячи лет, чтобы идея времени, устремленного через настоящее из прошлого в будущее, времени, материализованного сменой последовательных форм бытия, утвердилась в европейском сознании. Только после появления космологии, сделавшей Землю не центром Вселенной, а частью единого вселенского процесса развития, после появления теории эволюции, сделавшей человека частью всеобщего биогенеза (развития жизни), после появления механики, паровых двигателей, электричества, то есть с того момента, когда наука обрела статус структурной (производительной) силы, на повестку дня встал вопрос о формировании будущего.

Собственно, почти вся европейская философия с периода Просвещения и до второй половины XX века — это философия будущего. Прагматическая ее составляющая была необыкновенно проста. Как настоящее, согласно законам природы, вырастает из прошлого, так будущее, согласно тем же законам, вырастает из настоящего. Познав эти законы и научившись применять их на практике, используя науку и технику в качестве инструмента сознательного преобразования реальности, мы можем достичь того будущего, которое станет благодеянием для всего человечества.

Под знаком этого романтического прагматизма прошел весь XIX век. Он вызвал к жизни не только особый класс «носителей будущего» — молодежь (эхом чего явятся «студенческие революции 1960-х годов), но и концепцию социализма — пожалуй, первую научную технологию построения будущего.

Правда, и тогда уже раздавались голоса, предупреждавшие об опасности. В частности, Николай Бердяев еще в начале XX века писал, что «учение о прогрессе есть ложное и аморальное обоготворение будущего за счет настоящего и прошлого. Неведомое поколение счастливчиков является вампиром по отношению ко всему прочему человечеству. Прогресс — не вечная жизнь, а вечная смерть, истребление прошлого будущим». Были и другие предостережения, из которых наиболее значимым, вероятно, являлось пророчество Шпенглера о «Закате Европы». Однако по-настоящему они услышаны не были. В полном соответствии с представлениями о линейном прогрессе будущее рассматривалось как закономерный идеал настоящего, как земной рай, как панацея от всех бед современности. Предполагалось, что жертвы, которых оно уже тогда начало требовать, явление сугубо временное и обусловленное нынешним несовершенством мира. Отражением этих воззрений стал глобальный Европейский проект, проект постепенного распространения принципов европейского мироустройства на все человечество.