Как высоко мы поднимемся в темноте - Секвойя Нагамацу

небо и говорила: «Смотри, там так много света, которого ты не видишь. А за ним, еще дальше, место, откуда я пришла». Он расспрашивал меня о космосе, о том, почему цивилизации отделяет друг от друга такое огромное расстояние. А я объясняла, что большей части миров соседства не выдержать. Они уничтожат друг друга, неважно, из страха или невежества. Так что расстояние – это сдерживающий фактор, но в то же время и вызов. Сможет ли один из миров преодолеть предрассудки, процветать вместе с соседним, а возможно, даже найти нас или то, что они нас осталось?

В семнадцатом веке, лет через пятьдесят после того, как я умерла в облике Марины, моим соседом по комнате в Кембридже стал Исаак Ньютон. Он считал меня чокнутым, но, когда я поправляла его расчеты, начинал отчасти верить в мои истории. Когда мы напивались, он просил рассказать про мой родной мир. Я рассказывала про семя Земли, про Нури, про то, что мой муж обещал прислать ее ко мне и самому позаботиться о Варе.

– Но ты больше никогда его не увидишь, – сказал мой дорогой Исаак однажды, когда я очередной раз правила его вычисления.

– Мы провели вместе больше времени, чем ты можешь себе представить, – ответила я. – Все детство своей дочери я создавала эту планету. Я скучаю по тем временам. Мне нужно увидеть, кем она стала.

* * *

Когда люди решили переплыть океан в поисках свободы и бо́льших возможностей, я оказалась на борту судна, отправлявшегося в Америку. В 1820 мы пришвартовались в Виргинии. Много десятилетий я жила тихо, принимала ту личность, которой легче было бы исследовать эту молодую страну. В 1848 я поехала в Сенека-фоллз на конвенцию по правам женщин, представилась модисткой из Делавера, вдыхала дух возможностей и слушала Мотта и Стэнтона. Все думала, сколько же возможностей получило человечество только потому, что я решилась нарушить правила, осмелилась мечтать.

Вскоре после конференции я неожиданно снова влюбилась и, вместо того чтобы поддаться золотой лихорадке, как планировала, отправилась на юг.

– Большая семья. Трое сыновей. Нет, четверо, – как-то вечером размечтался мой Элиот, когда мы строили наш дом возле Роли.

– Понятно. А я-то во всем этом где? – засмеялась я.

Я говорила ему, что тоже хочу семью. Потребовалось несколько тысяч лет, чтобы я снова решилась попробовать. Твердила себе, что на этот раз буду осторожна, что уже научилась понимать человеческую форму жизни. Мир трясло из-за войны, но наша ферма будто существовала в царстве надежды. И какое-то время казалось, что отдаленное эхо мушкетных выстрелов никогда до нас не доберется.

Не буду подробно рассказывать о том, что солдаты сделали со мной, моим мужем и нашим маленьким мальчиком. Но после того как меня бросили умирать, у меня ничего не осталось. Я похоронила семью под кизилом и сожгла дом. А потом привычно стала перебираться из одной человеческой жизни в другую. И, несмотря на саму природу своего существа, возможность видеть свое творение, понимание, что я могу помочь другим, уверенность, что я пересоберу себя, я продолжала видеть во сне своих детей. По-прежнему шептала их имена в темноте.

В Японию я приехала в период Мэйдзи, когда она открывала себя заново – сначала в конце 1800-х была американским солдатом, помогавшим обучать японцев обращению с тяжелой артиллерией, потом стала женой рыбака. Наши трое детей, все мальчики, погибли в сражениях. Через год убили и мужа за то, что распространял ложь про императора. По крайней мере, так мне сказали. Мы скучали по нашим сыновьям. Хотели, чтобы война закончилась. Соседи думали, что я от горя спрыгнула со скалы, на самом же деле я просто переехала в другой округ, села на корабль и отправилась искать новую жизнь, помахав в никуда на прощание.

В Сан-Франциско я из Аюми стала Кийо, потом, во время Второй мировой войны – Вайолет. Это случилось, когда мой муж Томо сказал, что мы должны помнить, кто мы такие, но играть по их правилам, чтобы выжить. Когда мы собирали вещи, за дверями ждали солдаты. Я уложила сумку своей дочери Мишико, надела на нее пальто и шапку. Оглянулась на дом, на город, который мы полюбили. Из окон на нас смотрели соседи – О'Салливаны, Вайберги и Коэны. Мишико помахала им с улицы. Никто не сказал ни слова. Не заступился за нас. Мы ночевали в конюшне ипподрома Санта-Анита в Аркадии, я обнимала Томо и Мишико и плакала от сознания, во что превратился мир. Пела дочери инопланетные колыбельные, о которых не вспоминала веками, в надежде, что песня успокоит ее, когда она поймет, что мы не вернемся домой.

– У нас все будет в порядке, – шептала я на ушко Мишико. – Пока мы вместе.

Я говорила ей это во дворе лагеря, отсылая играть с другими детьми. И когда на ее подушке уже несколько дней появлялись пятна крови, а муж умолял охранников отпустить его в лазарет. У меня сохранилась кукла, которую я сделала из старого платья, кукла, которую дочь обнимала в последнюю ночь. Сохранились и ее туфельки. Я до сих пор помню ее смех. Когда мы с Томо наконец вернулись в наши края, у нас не осталось ничего, кроме коробки с книгами и одежды, которую смогли спрятать Коэны.

После стольких лет мне бывает трудно вспомнить подробности, восстановить в памяти все, что случилось (хотя эмоции остаются, как пятна на ткани). Хотелось бы мне сказать, что я хорошо обращалась с Томо, но он был слишком похож на нашу дочь. Хотелось бы сказать, что мы поговорили, что я поцеловала его на прощание, и он видел, как я исчезла за холмом в тумане. Несмотря на особенности своего разума, ночами я играю в рулетку с этими моментами. Порой кажется, что я вообразила себе целую жизнь. Я убеждаю себя, что некоторая растерянность – это нормально и забывать не страшно, пока я помню основное – откуда я пришла, кого любила, как можно сделать мир (и меня саму) лучше, пока я еще надеюсь, что вновь обниму Нури.

* * *

На запуск семени Земли собралось полпланеты, пришло несколько тысяч человек, кое-кто приехал даже с полярных континентов. В центре внимания находился мой папа. По разговорам гостей было ясно, что они считают его героем, строителем мира из уважаемой семьи, оказавшим легендарную помощь многим, в том числе и мне с моим семенем. Помните, как вы?.. О, это был невероятный вид… Как славно вы с дочерью потрудились над Рилией, проклятым астероидом, который все разрушал. Мой муж играл с Нури где-то за толпой гостей.