Михаил Савеличев - Самурай

Свежие борозды, холмы рыхлого, не успевшего опасть и утрамбоваться песка, выдавали, что уродца выбросило сюда не ранее сегодняшней ночи и выбросило, надо полагать, надолго, пока какой-нибудь по счету шторм не обдерет с него остатки прокаженной кожи, не выпотрошит наполовину разложившиеся внутренности и не раскидает кости по всему пляжу, заодно сметая ими, как битами, торчащие пока на безопасном расстоянии от берега деревянные лодки, шлюпки и маленькие яхты.

Вика загребала каблуком серый от грязи песок и наблюдала, как небольшие ямки быстро наполняются водой, уже подернутой радужной нефтяной пленкой, поглядывала на выброшенный корабль, закрывала глаза и кривила губы, словно пытаясь что-то сказать и одновременно сдерживая себя. «Предчувствие у меня какое-то дурацкое», — хотелось ей сказать Павле Антоновичу, а заодно и Максиму, а возможно и проорать что есть мочи на весь мертвый берег, спугивая чаек, ворон и собственные предчувствия, если бы она хоть на ноготь мизинца верила таким глупостям, как ощущения, прозрения, предчувствия и простое человеческое понимание.

Предчувствовать со всей основательностью можно лишь одно — что в тебя в ближайшие несколько секунд пальнут из чего-нибудь убойного и скорострельного, и вот тогда уж действительно необходимо как-то реагировать, но, опять же, не орать об этом Максиму и Павлу Антоновичу, у которых нюх на такие вещи нисколько не хуже ее собственного, а валиться плашмя в воду и палить в белый и серый свет, глотая песок и слезы от разъедающей глаза соли. Из-за этого она и не прятала пистолет, а баюкала его на руках, как замерзающего и хнычущего ребенка, готовая в следующее мгновение согреть его автоматической стрельбой по бегущим мишеням, но тут имелось и нечто совсем иное, похожее на преболезненное состояние, когда еще чувствуешь себя вроде бы здоровым, но к тебе уже подкрадывается слабость, боль в горле и высокая температура, ты ощущаешь их близость лишь вялостью и некоторой сумбурностью мыслей, но тело пока исправно выполняет свои обязанности, не выдавая до поры, до времени особых сбоев, и подобное предчувствие еще больше раздражало Вику, не разделяющую облегченного сопения Павла Антоновича и желающая даже вплавь направиться к их далекой цели.

Предчувствий Павел Антонович не имел, ему было просто холодно. За шиворот рубашки набились, несмотря на предусмотрительно завязанный шарф, колючие песчинки, и при каждом повороте шеи казалось, что в том месте по коже проходятся мелкой наждачкой, часы безбожно врали, то торопясь, то идя чуть ли не назад, волнение на море увеличивалось, а стоящая рядом Вика надоедливо щелкала пистолетным предохранителем. Он ясно видел ее тревогу и что она близка к тому, чтобы поделиться с ним этим, но как только ее глаза начинали подниматься, Павел Антонович принимался покашливать, глубже натягивать на лысину капюшон, смотреть презрительно и задумчиво вдаль, и, словно послушная ученица, поймав невербальные сигналы что-либо обсуждать, Вика сдерживалась и стирала с пистолета покрывшие его капли дождя и брызги моря.

Но вот время пришло, Павел Антонович с некоторым облегчением тронул за локоть хмурую Вику и направился к пирсу, предусмотрительно шагая далеко от выползающих на песок волн, и на короткое мгновение Вике почудилось, что он собирается вовсе отсюда уйти, но шеф резко свернул к железным лестницам, смело дошел до них, уже не обращая внимания на захлестывающую чуть ли не по колено воду, и хватаясь за уцелевшие поручни, взобрался на причал, тут же вновь попав во взбирающейся по наклонному полотну пирса серо-зеленый вал, отчего его плащ вымок по пояс и прилип к ногам.

Павел Антонович с трудом удерживал равновесие в ревущей стихии, хватался за торчащие прутья от перил и мелкими шажками перебирался вглубь моря к тому месту, где пирс полностью уходил в воду, и со стороны могло видеться, что мокрый и лысый человек с раздувающимся капюшоном решил или искупаться, или свести счеты с жизнью в столь располагающую для суицида погоду.

Следом на пирс взобрался Максим, подождал на ступенях мотающуюся из стороны в сторону, как поплавок, Вику, подхватил ее под руки и вырвал из воды, что бы вновь опустить в вовремя подбежавшую волну, отчего девушка, не успевшая ухватиться за штыри, упала к нему в объятия, и они так и замерли, очень романтично выглядя на фоне низких туч и штормового моря.

Вода схлынула, Вика и Максим, ухватившись за остатки поручней, медленно двинулись к Павлу Антоновичу, стоящему теперь чуть ли не по грудь в море и при каждом накатывающем вале вынужденный вытягивать шею и задирать лицо к небу, дабы вода не заливала рот и нос, что удавалось ему плохо, и он после каждой волны отплевывался и отряхивался, как выброшенный с моста, но чудом спасенный щенок. Держался Павел Антонович за причальную тумбу — приземистый и толстый металлический бочонок с обрывками черной веревки на торсе, крепко и нежно обнимая его необъятную талию и благоразумно не трогая соблазнительно развевающуюся веревку, наверняка основательно сгнившую и только коварно дожидающуюся момента, когда кто-нибудь решит за нее подержаться, чтобы вместе с этим кто-то сгинуть в морской пучине.

Только после того, как Максим и Вика неимоверными усилиями, со множеством тактических маневров и отступлений, вплоть до падения с лестницы обратно в песок, напряжением всех своих сил и ценой невосполнимых жертв (у Максима волной сорвало пистолет, а Вика потеряла обойму), с многочисленными ушибами и насквозь промокшие, так что хлюпало аж под мышками, а море казалось суше, чем одежда, добрались до невозмутимо взирающего куда-то за горизонт Павла Антоновича, то обнаружилось, что на стрелке есть место исключительно ему одному.

Точнее, места оказалось много — два метра причала и черт знает сколько метров дна, но вот удержаться на первом, чтобы не опуститься на второй, можно было только обнявшись с тумбой, а так как ее уже обнимали, то пристроиться еще паре человек или даже одной очень маленькой девушке было абсолютно невозможно, и Максим, глядя как над головой вырастает и выгибается зеленая стена, уже окончательно решил все-таки ухватиться за веревку, надеясь, что она, несмотря на свою прогнившую натуру, все-таки сможет выдержать пару центнеров живого и мертвого веса, но тут Вика отчаянно рванулась навстречу волне, вскочила на скользкую верхушку тумбы, оседлала ее, очень сексуально обхватив Павла Антоновича за талию ногами и вцепившись руками в болтающийся у него на спине капюшон, и Максиму ничего не осталось, как пробить головой падающую с ревом стену, пройти сквозь нее, чудом удержавшись на ногах, так что его появление с другой стороны походило больше на взрыв, тугой струей ударивший в тумбу, обнять сидящую Вику за талию и намертво замком сцепить пальцы у нее на животе.