Дмитрий Бондарь - Чужая мечта

— Крыс травить? — Белыч булькнул минералкой.

— Нет, крысами бабы занимались, а у нас работа была мужская: чумных тушканчиков по Узбекистану гонять. Если коротко и официально — выявлять очаги чумных инфекций. Нам с Сашкой мерещились белоснежные космонавтские скафандры, заплечные ранцы с баллонами для огнеметов, которыми мы должны были выжигать скверну. Действительность оказалась куда прозаичнее: рюкзак с консервами, тухлая теплая вода в дюралевых бидонах, и постоянная вонь пустынного растения, мы называли его «дикой капустой» — редкостная гадость. Выдали нам специальные такие мастырки, которые следовало расставлять возле нор грызунов, ага, сухой паек на неделю, посадили в вертушку и выбросили посреди Кызыл-Кумов. Через неделю обещали забрать. До ближайшего жилья — сотня верст, да и тот кишлак жильем можно назвать, если только никогда ничего другого не видел. Глиняная хибара, по самую саксауловую крышу занесенная песком, вместо окон — пустые высохшие переплеты, чуть затянутые полиэтиленом, и двери, скрипящие на ветру, протяжно, мерзко, безысходно. Варан метровый на бархане напротив этого убожества сидит, язык на ветру полощет. И четыре аборигена, для которых — что русский язык, что марсианский — одного порядка загадки.

— Как у нас в Зоне! — отозвался Белыч.

— Может быть, — согласился Корень, — только было это очень давно, когда Стругацкие только-только успели написать «Пикник на обочине», а Тарковский ещё даже не придумал названия своему фильму. В первый же день, убитые жарой, жаждой и песком, мы растеряли всё романтическое настроение. Освоились где-то на третий-четвертый, но здесь свалилась новая напасть — когда долго бродишь по пустыне, не будучи к ней подготовленным, сгоревшая кожа на лице от сухости начинает лопаться, из-под кепки в трещинки заливается пот, разъедает ранку, начинаешь чесаться, через день — морда в кровавых струпьях, умыться нечем. Ощущения не из приятных, а для двух восемнадцатилетних пацанов из Сибири — и вовсе запредельные.

Вместе с нами на точку прилетели ещё четыре человека: трое бывалых и один такой же как мы, только постарше. Я здесь на народ посмотрел — как в юность окунулся! Те же самые лица: авантюристы, люмпены, сумасшедшие. Вот такой же контингент и там с нами по пустыне бродил. Начальником партии был врач, который весь день спал, а ночью сортировал трупы грызунов и уничтожал привезенный с собой запас водки. Остальные пили «Чашму» — дешевый узбекский портвейн.

Работа наша состояла в накоплении тушек тушканчиков, задушившихся в хитроумных мастырках. А потом прилетал вертолёт, забирал нас вместе с дохлыми грызунами, отвозил в Навои или Уч-Кудук на пару дней для отдыха, а потом он же забрасывал на новую точку.

Мы с Сашкой продержались шесть забросок, а на седьмой сломались. В тот раз вертушка не смогла вылететь за нами в положенное время и пару дней мы всей партией пугали друг друга страшными прогнозами. Сухой паек кончился, кто-то предложил жарить тушканчиков, но начальник партии сказал, что в соседнем районе обнаружены очаги чумы и если нам на это наплевать, то он, конечно, препятствовать не будет, но в вертолет никого с собой не возьмет. Короче, взял нас на пушку. Но убедил. Наловили черепах, голодными не остались, ага. А наутро пропали два придурка из местных, которые утащили с собой весь запас воды. Хотели броситься на поиски, но начальник под угрозой имевшегося у него ружья, запретил. Вот так, на пустом месте идиотами создается аварийная ситуация. И вот тогда один из бывалых сказал: «Кто ссыт, тот гибнет». Как в воду глядел. Вертолет прилетел за нами поздним вечером, мы погрузились, и даже пару часов честно кружились над пустыней — наш начальник в деталях расписал, какие неприятности нас ждут по возвращении из-за двух пропавших дебилов. Расследование, протоколы, ставки, подписки. И не важно, что на самом деле это они нас бросили, оставив без воды — виноватых искали бы среди тех кто вернулся. Конечно, он за себя больше боялся, ага. Искали, пока не стало совсем темно. Не нашли.

Естественно, желания гонять по Кызыл-Кумам у нас пропало, да и следователи свою руку приложили. Больше всех начальнику досталось — ему даже срок какой-то дали, но и нам мало не показалось — полтора месяца мурыжили. А тех двух баранов все это время искали.

— Нашли? — Белыч еще раз налил себе минералки.

— Конечно. Через два года. Скелеты рядом с пустой флягой. Я это к чему рассказал? К тому, что ещё потом много раз меня жизнь учила: не всегда прав больше всех пострадавший, и «кто ссыт — тот гибнет». А теперь отбой, всем спать!

Сон после печальной повести Корня не приходил долго, рука и бок беспрестанно ныли, и, проворочавшись полчаса, я заметил, что над тем местом, где лег Корень, засветился красноватый тлеющий огонек. Это должна была быть последняя остававшаяся у него сигарета. Я вспомнил, что когда выносили мумий, в кармане пиджака «толстушки» я нашел полупустую пачку ментолового «Вог`а».

Я встал со своего места, включил ПДА и при тусклом свете его экрана нашел в рюкзаке свою заначку. Я отдал её Корню. С минуту он лежал молча, потом глухо проронил:

— Спасибо, Макс. Это лучше, чем ничего.

Он сел, достал из внутреннего кармана портсигар, стал бережно укладывать сигарету к сигарете.

— Петрович, — уже давно одна мысль не давала мне покоя, и сейчас я решил её озвучить, — тебя в банке не потеряют?

— Нет, Макс, не потеряют. Я их приучил к своим внезапным отлучкам. Неделю все будет нормально. Потом искать начнут. — Он коротко рассмеялся. — А ещё через пару недель, если не найдут, кинутся делить свалившееся наследство.

Эти слова меня немного удивили.

— Ты собираешься торчать здесь больше двух недель?

— Да что ты, Макс! Нет, конечно! Я бы хоть сейчас отсюда рванул!

— А что мешает?

— Ненавижу оставлять за спиной незавершенные дела. И тебе не советую. Потом только труднее разгребать. Если завершение предприятия не грозит тебе смертью — доведи его до конца. И если грозит, то тоже… лучше до конца.

Мы помолчали, слушая мерное посапывание Белыча.

— Только вот чувство у меня такое, Макс, как будто именно сейчас я занимаюсь тем, что разгребаю давным-давно незавершенное дело. Странно. Что-то вертится в памяти, а что — не могу понять. Ты не знаешь?

— Нет, Петрович. Чужая душа — потемки.

— Верно, потемки, — согласился Корень. — Ладно, давай спать.

Лаборатория. Поход

— Рота, подъем! — Корень стоял над проводником и пихал его под ребра носком ботинка.

Я сел на столе, поеживаясь от пробравшегося к телу холодка. Проверил подвижность руки, почесал бок. Если не считать общей усталости, то чувствовал я себя довольно прилично.