Слепой стрелок - Екатерина Витальевна Белецкая

материал уже как получился, поэтому перегородки и коридоры возводились абы как, явно в большой спешке, и людьми, стоить явно не умевшими. Кривые стены, щели, двери, застревающие в проемах, не подогнанные окна, осколки стекла, валяющиеся на полу, мусор, прошлогодние бурые листья… И едва слышная музыка. Та самая музыка, абсолютно невозможная, совершенно неуместная в этом алогичном доме, звучавшая настолько тихо, что обычное человеческое ухо её и не различило бы, наверное.

— Бутафория какая-то, — вынес вердикт дому Скрипач после двадцати минут блужданий. — Здесь же нет никого. Да и быть не может.

— Мы с тобой слышали голоса во время прошлых входов, — напомнил Ит. — Так что вполне себе есть.

— Но сейчас нет, однако музыка играет, а это значит, что Киую здесь. Ну и акустика, — Скрипач озирался, силясь понять, где же находится источник звука. — Куда же она забралась? Ходим, ходим…

— Мы ходили, потому что не могли найти лестницу, — напомнил Ит. — Кто же знал, что её загонят в дальнюю часть дома, да еще и в какой-то тёмный угол? Давай рассуждать. На первом этаже девушки точно нет, мы проверили, значит, она на втором, или на третьем. Давай подниматься наверх, как-нибудь разберемся, надеюсь.

* * *

— Учитель Вэй, скажите, а где вы взяли плеер? — спросил Ит с интересом. — Заключенным ведь запрещается…

— Разумеется, — она кивнула. — Это была занимательная история. Плеер был сломан, им владел один из охранников. Он подкинул этот плеер в казарму, женщины передрались из-за него, и он достался одной… неважно. Через месяц её расстреляли, я была одной из тех, кто её хоронил, и забрала его себе. Нет, они бы не отдали, но он не работал.

— Они — это другие заключенные? — спросил Скрипач.

— Да, две другие женщины. Пуля отколола кусок крышки, а диск воспроизводит только одну песню, которую слышно через тот наушник, который работает, — она ненадолго замолчала. — Труднее всего было достать батарейки, но, как оказалось, я не потеряла полностью привлекательность.

— Вы… с кем-то вступили в отношения, чтобы… — начал Скрипач, но Киую его перебила.

— Да. Один раз. Это всего лишь тело, не более, — её рука продолжала летать над картоном. — Тело подарило мне мою последнюю песню. Не о чем сожалеть. Я любила рисовать под музыку. Хорошо, что это сбылось.

— А где вы взяли краски? — спросил Ит.

— Краски — это весь мир, — ответила она. — Уголёк из печи в казарме, глина под ногами, своя кровь, кусочек мела. Люди с незапамятных времен делали тушь из сажи, так что краски не стали для меня большой проблемой. С кистями, конечно, пришлось потрудиться. А вот достать бумагу или картон гораздо сложнее. Но… это ведь всего лишь тело. Я справилась.

Ит глянул на Скрипача, тот сокрушенно покачал головой.

— Но зачем? — спросил Ит. — Для чего вам это было нужно?

— Закончить, — она вздохнула. — Мне обязательно нужно было закончить историю про двоих. К сожалению, пришлось делать это здесь. Хотя, если учесть, что маяк рядом, это было даже немного проще.

— А что это за место, и что это за дом? — спросил Скрипач с интересом.

— Это деревня, — Киую помедлила. — Она построена для демонстрации Союзу нашего превосходства. Деревня стоит на берегу реки, у границы, и, когда с того берега смотрят, они видят, насколько у нас всё хорошо. Видят, как свет загорается в окнах, как ездят современные трактора на поле, видят современные дома, видят, как у нас всё лучше, чем у них.

— А на самом деле? — спросил Скрипач.

Девушка усмехнулась, впрочем, едва слышно.

— А на самом деле это подделка. Да, в домах загорается свет, потому что в дома ходят люди, которые этим занимаются — включают и выключают электричество. Да, трактора ездят по полям, но они ничего не пашут и не боронуют. А живут в деревне заключенные и охрана. Заключенные перевоспитываются и готовятся к труду, охрана следит за тем, чтобы они знали своё место, если вы понимаете, о чём я.

— Понимаем, — кивнул Ит. — Как же вы попали сюда?

— Я сама хотела, — ответила она. — Я два года писала прошения о переводе, потому что… потому что осознала свою вину, и прошу наказать меня строже.

— О какой вине идёт речь? — не понял Скрипач.

— Вы же знаете, что послужило причиной того, что я оказалась в неволе. И вы не хуже меня знаете, что переубедить никого и ни в чём невозможно. Они сочли мои рисунки пропагандой запрещенной любви — что бы я могла им возразить? Что существа на картинах на самом деле объединяет вовсе не то, что они подумали, и что эти существа — даже не мужчины? Но они и не женщины. И они в близком родстве, по крови, если я понимаю правильно.

— Всё верно, — тихо подтвердил Ит. — Так и есть.

— Между этими существами есть чувство, огромное, глубокое, но не имеющее при этом к плоти никакого отношения, — голос Киую стал вдруг бесконечно печальным. — Но посудите сами, кто стал бы меня слушать? Два цветка, два облака, два дерева, две птицы, два камня в ручье, две ветви, два коня, две пушицы — всё это стало для них одним из символов того, что они хотели запретить. А мне вообще не было до этого дела. Но переубедить я никого и никогда не смогла бы. Да и не пыталась.

— Но почему? — безнадежно спросил Скрипач.

— А зачем? — немного удивленно спросила она. — Я не люблю бессмысленно тратить время. Давно поняла, что человеку отпущено времени слишком мало, чтобы распоряжаться им необдуманно и беспечно.

— Но если бы вы смогли убедить их, вас бы выпустили, и вы смогли бы продолжить работу… — начал Скрипач, но Киую его перебила.

— Нет, не смогла бы, — тихо, но твёрдо сказала она. — Мне никто не позволил бы этого делать. Да и не отпускают таких, как я, даже после обещаний исправиться, или после согласия на сотрудничество. Я не виню никого в том, что со мной произошло то, что произошло. А сейчас вам пора идти. Потому что за моей спиной скоро будете стоять уже не вы. Идите. Идите! Вы слышите?

— Да, слышим. Мы сейчас уйдём. Но можно ли нам прийти ещё раз? — спросил Ит.

— Можно, — она так и не обернулась, а рука её, кажется, стала двигаться над листом картона ещё быстрее, чем раньше. — Приходите. Я не возражаю.

* * *

— Поразительная девушка, — Скрипач покачал головой. — Да, да, Алге тоже вела себя достойно, и не устраивала истерик, но…

— Истерик не устраивала ни одна из них, — напомнила Берта.

— Не проявляла страх, — поправил Скрипача Ит. Тот согласно покивал. — Но она очень сильно отличается от прочих. Я бы сказал, кардинально отличается.

— Согласна, — тут же кивнула Берта. — Фэб, что скажешь?

— То же, что и вы все. Она более чем необычна, — Фэб задумался. — И понимает, кажется, во много раз больше, чем прочие. Вы, кстати, заметили, что и у Алге, и у Бетти был сексуальный подтекст в том, что они говорили, а у Варвары и Киую этого подтекста нет?

— Конечно, заметили, — кивнул Ит. — И Варвара, и Киую мыслят иными категориями. Они обе ждут смерти, а не помощи. И к объектам, если так можно назвать Архэ, относятся иначе. Не как к потенциальным партнерам.

— У Варвары мы не выяснили толком, как она относится к тем, о ком говорила, — заметил Скрипач. — Так что туда пойдем ещё раз, обязательно, чтобы расставить все точки над «и». А ещё…

— А ещё вы сперва сходите к Киую, и расспросите её о маяке, — сказала Берта. — И о том, как она оказалась в этой фальшивой деревне. Нет, она сказала о том, что подавала прошения, но — она не сказала, почему, разговор ушел в другую сторону, а зря. Это один из самых важных моментов. Так что первым пунктом идет маяк. Маяком она называет портал, и это, если кто-то не заметил, дает нам нечто совершенно новое… как бы правильно сказать. Все эти годы мы считали систему порталов неким неработающим механизмом, а Киую дала нам понять, что механизм исправен, он работает, но мы неправильно всё время толковали его функцию.

— Блин. Но… маленькая, погоди, — попросил Ит. — На Терре-ноль порталы вполне себе работали, и пропускали в одну сторону…

— Бабочек, прилетевших на огонь, и сгоревших в его пламени, — жестко сказала Берта. — Да, потом пришли Встречающие, и принялись спасать, но функция-то осталась прежней.