Михаил Ахманов - Зов из бездны

– Не плывут злодеи к берегу, – сказал Бен-Кадех с озабоченным видом. – Что‑то им, должно быть, понадобилось. Серебро?.. Товары?.. Пища и вино?.. Если выкуп пожелают, так мы откупимся. Надо бы узнать, чего хотят.

В городе это тоже поняли, и вскоре появилась в воротах процессия: князь Закар-Баал с приближенными и знатные люди из совета старейшин. Шли они торопливо, так, что развевались одежды, и не успело солнце подняться на палец, как были уже у морского берега. Встал тут правитель Библа в окружении старейшин и велел трубить в рог. В ответ ударили в щиты на судах филистимцев и опустили копья – в знак того, что хотят говорить. К одному из кораблей была привязана лодка, и увидел я, как спустились в нее гребцы и высокий человек в доспехах.

Подплыл он к берегу, вышел на песок, огляделся и встал напротив князя, положив ладонь на рукоять меча. Не было у него бороды, пряди светлых волос падали на плечи, и смотрел он на нас, как волк на стадо овец. День был жаркий, но зябко стало мне под этим взглядом.

– Я вождь Дорион, – сказал пришелец на языке Джахи. – Шестьдесят воинов у меня, и у других вождей столько же на каждом корабле. Хотите проверить, остры ли наши мечи и копья?

Лицо Закар-Баала было мрачным, и думаю я, что он страшился филистимлян. Однако спросил недрогнувшим голосом:

– Зачем вы пришли сюда? Нет споров у меня с вашими князьями и вождями, ничего я им не должен, и они мне не должны.

– Ты должен Тиру, – промолвил Дорион. – Должен голову и кожу египтянина и должен серебро. А теперь должен еще и нам, раз наняты мы Уретом, владыкой Тира. – Тут он оскалился в усмешке и добавил: – Клянусь бородою Зевса, которая огромней бород всех ваших богов, много мы не возьмем! Вижу склады в гавани, полные товаров… Этого нам хватит, но сначала отдай египтянина и тирское серебро. А не отдашь… – Он вытащил до половины меч, потом вогнал его обратно в ножны.

Почернело лицо правителя Библа, и сказал он в ответ:

– Не могу я отдать египтянина, ибо он посланец Амона и гость на моей земле. Должен он плыть на родину, в Танис. Пропустите его корабль в море, а как покинет египтянин бухту, возьмите его сами. Что до товаров на складах, не трогайте их. Соберем мы выкуп, дадим вам серебро и золото.

Вождь филистимцев ухмыльнулся:

– Согласен. Египтянин от нас не уйдет, а выкуп мы назначим в пять вавилонских талантов[49]. Срок вам до завтрашнего утра.

Он сел в лодку и удалился, не обращая внимания на шум и плач среди старейшин. Одни кричали: «Помилосердствуй! Где мы возьмем столько серебра?» Другие вопили: «Проклятье на твою голову! Пусть Баал утопит тебя в море! Пусть нашлет проказу и сто других недугов!» Третьи же лишь рыдали, стонали и ломали руки в ужасе. Владыка Библа стоял, закрыв лицо ладонями, а когда он их отнял, были щеки его влажны. Плакал он, как я, жалея город свой и свои богатства.

Упал взгляд Закар-Баала на меня, и произнес князь с горечью:

– Где же твой бог, Ун-Амун, где же мощь его и помощь? Не ты ли обещал, что будет даровано мне процветание и пятьдесят лет жизни? А вместо того явились грабители, которых нанял тирский Урет! И как нам теперь поступить? Снять с тебя кожу и завернуть в нее пять талантов серебра?

При этих словах зашумели снова старейшины и придворные, но не рыдали они теперь, не проклинали филистимцев, а ополчились на меня. Послушать их, так был я виновен в неурожае, случившемся семь лет назад, и в том, что у кого‑то жена приносит дочерей[50], что у другого выпали зубы, а у третьего сдохли две овцы. Я же вознес в душе молитву Амону и сказал так, как говорят обычно жрецы:

– Воля бога превыше всего! Пусть приплыли разбойники, пусть грозятся они, но за Амоном последнее слово! Пройдет день, и посмотрим, что он скажет!

– Крепка твоя вера, египтянин, – молвил Закар-Баал. – Однако вижу, что ты в тоске и надеешься лишь на бога… Ведь завтра могут взять тебя с корабля и убить, если бог не заступится!

И хоть я действительно был в тоске, но ответил:

– О том, что будет завтра, знает лишь Амон.

– Это верно, – согласился князь. – Хоть пока принес ты нам одни несчастья, я не желаю тебе зла. Пришлю я вино и мясо, пришлю женщину, чтобы развеять твою тоску. Ешь, пей, веселись! Ибо завтрашний день может стать для тебя последним.

С тем удалились Закар-Баал и вся его свита. А я велел Брюху разбить шатер на песке под пальмами, и когда это было сделано, внес в него дом бога, сел рядом и стал глядеть на разбойничьи корабли. Томила мое сердце тяжесть, и принялся я молиться, но молитвы мои были прерваны: явился в полдень Тотнахт с двумя слугами и принес мне от князя барана и кувшины с вином. А еще привел милую мою Тентнут, чтобы развеселила она меня песнями. Освежевали слуги барана и зажарили его, и поставили у моих колен кувшины, и разлили по чашам вино. И пришел Бен-Кадех, и сел со мной и Тотнахтом, и мы ели, пили и слушали песни Тентнут, и так я простился с моими друзьями.

А с Тентнут простился ночью, на теплом песке, что стал нам любовным ложем и постелью.

Утром, едва вспыхнула заря, послышался с дороги тяжкий топот. Можно сказать, сотрясались от него земля и море, а еще я различил лязг металла, мерную барабанную дробь, скрип кожи и громкие голоса, отрывистые слова команды, проклятия и ругань. «Не филистимцы ли на берегу?..» – мелькнула мысль. Тентнут тоже пробудилась, глядела на меня тревожно, в страхе прикусив губу. Я сказал ей, чтобы не покидала шатер, и вылез наружу.

О Амон! Не филистимцы то были, а бородатые рослые воины с копьями и щитами, в медных шлемах и кожаных доспехах! Попирали их стопы землю, взбивали пыль тяжелые сандалии, звенело оружие, орали сотники, катились позади телеги, запряженные быками. Воины шагали трое в ряд, и тянулась змея этого войска с его обозом от городских предместий до гавани. Шлемы сверкают, барабан отбивает такт, копья колышутся, точно лес под ветром…

А впереди…

О Амон, великий бог! Ты караешь и награждаешь, ты даруешь смерть и жизнь, встречи и разлуки, горе и радости! И ты, только ты, разрешаешь споры и сомнения!

Впереди шеренги воинов шел Феспий, шагал, закованный в бронзу, и нес на сгибе руки свой шлем. Шлем взирал на дорогу пустой прорезью для глаз, а сам Феспий уставился на море – не иначе как подсчитывал филистимские суда. Очевидно, он был в курсе вчерашних событий, ибо за ним семенили Пенамун и другой княжий сановник, чье имя мне не запомнилось.

Протяжно и громко закричали сотники, колонна воинов остановилась, замерли обозные телеги, и наступила тишина. Феспий двинулся ко мне широким шагом, приближенные князя бежали за ним, точно две собачки. Песок шуршал под их сандалиями.