Михаил Ахманов - Зов из бездны

Уже в темноте я вернулся в дом Эшмуназара, радуясь завтрашнему дню и печалясь о расставании с моим добрым хозяином и другом, с милой Тентнут, с Тотнахтом и Бен-Кадехом, которые тоже были ко мне добры. Так бывает; на чужбине мы тоскуем по родной земле, а дома – о тех, кого встретили в странствиях и больше не увидим никогда. Ибо огромен мир, а мы в нем – букашки в дремучем лесу, что ползают от дерева к дереву.

УАДЖ-УР, ВЕЛИКАЯ ЗЕЛЕНЬ

Утром слуги Эшмуназара положили в тележку мой дорожный мешок, и корзину с провизией, и кувшины вина, и шатер, а дом бога я перенес своими руками. Сели мы с Эшмуназаром на ковер, что лежал в повозке, щелкнул Абибаал бичом, и покатились мы неспешно по дороге к гавани, а Брюхо трусил следом, как всегда, стеная и жалуясь. На даровых хлебах и пиве он сильно раздобрел, и пробежаться ему не мешало, чтобы сбросить жир и не утопить корабль. Морское судно – не кухня, места там мало, вес сосчитан, и тучных корабельщики не любят. А Брюхо весил не меньше чем половина кедрового бревна.

Остатки тирского серебра я послал Тентнут со слугой Эшмуназара. И просил я передать ей, чтобы пришла на берег проститься со мною, ибо нагружены корабли, сидят гребцы на веслах, веет попутный ветер, и пора мне плыть в Та-Кем, на милую нашу родину. Думал я, что в это утро наконец покину Библ и, по словам его правителя, вверюсь опасностям моря и поплыву в Танис.

Как я ошибался!

Приблизившись к гавани, мы заметили, что там царят суматоха и страх. Люди метались по берегу, не слушая призывов Бен-Кадеха и его стражей; кто тащил из складов товары, кто мчался в город, кто вопил, взывая к богам, кто топтался в растерянности у кораблей. Не увидел я гребцов на их скамьях, не увидел кормчих у руля и корабельщиков у паруса; качались суда с бревнами у пристани и были они без мореходов. Зато на боевые корабли числом пять или шесть грузились лучники, а у берега стояли два отряда копьеносцев. В городе били в барабаны, трубили в трубы, и на стенах и башнях виднелись воины, их медные шлемы блестели в солнечных лучах. У городских ворот было столпотворение – торговцы и ремесленники из предместий, с женами, детьми, скотиной и всем, что можно унести на плечах, устремились в Библ, под защиту стен. И разглядел я других людей, крестьян и рыбаков, тех, кто кормился от щедрот земли и моря, – они тоже собирались в толпы и бежали в город. И видно было, что страх их велик, что боятся они не за дома свои, не за имущество, а спасают жизнь.

– Набег, – сказал Эшмуназар, мрачнея. – Набег, Ун-Амун! Или филистимцы к нам пожаловали, или грабители с островов[48], или кто‑то еще. Нужно нам домой вернуться. Ты мой гость, и я велю, чтобы взяли тебя служанки и другие женщины в безопасное место, где сами прячутся. А я…

Он смолк. Сейчас он не был похож на легкомысленного юнца и повесу, искателя удовольствий, каким я привык его видеть. Линия губ вдруг стала тверже, щеки побледнели, а глаза, обычно искрившиеся смехом, сделались суровыми.

– А что ты? – спросил я. – Чем займешься ты, пока я буду прятаться за спинами женщин?

– Соберу своих людей, вооружу их вилами, мотыгами и топорами и поведу в город. Слышишь? – Он склонил голову к плечу. – Слышишь, как гремят барабаны и ревут трубы? Это знак для сбора ополчения. У князя и старейшин четыре сотни воинов. Город они защитят, а гавань с кораблями – вряд ли. А еще есть поля и усадьбы, виноградники, склады, мастерские, житницы… Все сожгут безжалостные волки, если не дать им отпор!

Представив, как пылают мои кедры, я содрогнулся. О Амон, за что подвергаешь меня новым испытаниям?! Разве не твой лес на кораблях, не для твоей ли священной ладьи?.. Разве не готов я выйти в море и отвезти те кедры в Танис?.. Разве не ждут их в Фивах, чтобы прославить имя бога?.. О Амон, яви свою силу, убереги от врагов, покарай нечестивых!

Я спрыгнул с повозки.

– Не к лицу мне уподобиться женщине. Я пойду к морю, Эшмуназар, пойду к своим кораблям, а ты езжай в усадьбу. Кто опора у твоих людей, кто их защита, кроме тебя?.. С тобою они коршуны, а без тебя – стадо гусей… Торопись же к ним! И если не увидимся мы больше, знай: пока я жив, видят тебя мои глаза, слышат твой голос мои уши!

Мы обнялись и на том расстались. Я взвалил на плечи корзину с домом бога, взял свой дорожный мешок, а остальное нес Брюхо. И, под его стоны и жалобы, поспешил я к морскому берегу и разыскал там Бен-Кадеха.

– Что случилось, почтенный друг? Отчего люди в страхе? Отчего пришли в гавань воины?

– Вот отчего! – Бен-Кадех показал посохом в море. – Смотри, Ун-Амун! Разбойники явились! Филистимские псы, да проклянет их Баал!

Семь кораблей отрезали бухту от моря, восьмой выплывал из‑за южного мыса. За ним плыли еще – девятый, десятый, одиннадцатый… Узкие, но длинные, пятнадцать весел по каждому борту, и на веслах не безоружные гребцы, а воины. Другие, в гривастых шлемах и доспехах, с бронзовыми щитами, толпились на палубах, потрясая копьями и топорами. Целое войско явилось в Библ, сотен шесть или семь! И были те люди не земледельцами, не рыбаками, не ткачами и горшечниками, а отродьем Монта и Сохмет! Верно сказал о них Эшмуназар – безжалостные волки! А волки, когда их целая стая, и льва загрызут… Только львов в защитниках Библа совсем не водилось.

Я подошел к пристани, посмотрел на свои суда, груженные кедрами, вспомнил, сколько вынес ради них унижений и бед, вспомнил, как ограбили меня в Доре и оскорбили бога, как жил я в бесприютном шатре, как просил помощи у танисского князя, не получая ее долгие месяцы… Вспомнил я все это, взглянул на корабли разбойников, и стало мне тяжко и горько. Сел я на камень у моря, погрузился в печаль, и покатились слезы по моему лицу.

– Что ты плачешь, друг мой? – произнес Бен-Кадех.

Посмотрел я на птиц, летевших в вышине, и ответил:

– Дважды уже возвращались птицы в мою родную землю, дважды улетали к Реке, а я все еще здесь, на чужбине… Вот собрался в море, чтобы плыть в Та-Кем, но, видно, из тех я людей, которым ночь коротка и день без радости! Пришли злодеи, пришли нечестивцы, и не могу я отчалить от земли… О когда же, когда увижу я Хапи и сады на его берегах!

Так я стенал и жаловался, а тем временем корабли филистимцев перекрыли бухту, спустили паруса и замерли на морской поверхности. Гавань же опустела, убежали в город все, кто мог, и остались здесь только стражи Бен-Кадеха да лучники на кораблях и воины-копьеносцы. Но было их двести или чуть больше, и не сумели бы они дать отпор разбойникам.

– Не плывут злодеи к берегу, – сказал Бен-Кадех с озабоченным видом. – Что‑то им, должно быть, понадобилось. Серебро?.. Товары?.. Пища и вино?.. Если выкуп пожелают, так мы откупимся. Надо бы узнать, чего хотят.