Журнал «Если» - Если, 2011 № 05

Он нажимал и нажимал кнопку. Но ничего не происходило, в то время как вокруг него шествовали праздничные группы и процессии. Погрузившись в это настоящее, он почти забыл о том, что на самом деле не должен находиться здесь: это настоящее сделалось прошлым еще до того, как началось его собственное настоящее. Он посмотрел на деревянную скульптуру, изображавшую невысокую женщину в золотой короне — императрицу Индии. Возле изваяния стояла небольшая кружка, с удивительной примитивностью изображавшая ту же самую фигуру средствами керамики. Он подхватил кружку и опустил ее в кожаную сумку.

— Ситуация становится экстренной. Времени почти не осталось.

— Ты говоришь как-то странно. Губы твои не шевелятся. Знаешь, на кого ты похож — на одного из старинных чревовещателей. Джек иногда приносил на вечер короткие фильмы. Не думаю, чтобы это разрешалось. Но мы с ним смотрели старые шоу. Да тебе, конечно, все это известно. Думаю, ты должен помнить то же, что и Джек. Ты похож на немую куклу прежних времен, за которую говорит актер.

— Я и есть Джек. В определенной степени. Ты нажмешь кнопку?

— Забавно, что ты спрашиваешь меня об этом. Я и сама задаю себе тот же вопрос. И пока не получила ответа.

— Тогда поторопись с ответом, Дженни, иначе никакого решения принимать уже не придется.

Она встала перед голограммой своего мужа, начинавшей принимать облик жалкий, поношенный и усталый. Изображение постепенно блекло. Если сначала оно казалось радугой, то теперь эта радуга гасла.

— Ты любишь меня, Джек?

— Мы вместе так долго… То есть, я хочу сказать, что желание непостоянно. Существует нечто вроде преданности партнеру, в которой присутствует немалая доля симпатии.

— Этот ответ, судя по интонации, можно смело принять за «нет». Отвергнутая голограммой, я ухожу погулять. А ты со своим братом-близнецом можешь помечтать о соблазнительной крошке мисс Шанель Номер Пять.

— Последний красный огонек скоро погаснет. Если тебя не окажется рядом, ты не сумеешь нажать нужную кнопку.

— А почему ты сам не можешь этого сделать?

— Потому что не имею для этого средств. Я только отражение его.

— Его?

— Ну, меня.

— Похоже, я сама была его отражением какое-то время. Отражением его Нарциссова комплекса. Тем не менее я ухожу.

Джек снова оказался в пути. Финальный пункт — 1851 год. Почему именно этот год? Благодаря Всемирной выставке. Он натолкнулся на упоминание о ней в каком-то исследовании, разрабатывавшем тему предыстории кинематографических чудес, но не мог вспомнить почти ничего. А теперь он находился внутри спроектированного Джозефом Пакстоном Хрустального дворца. В центре Лондона. В Гайд-парке. Алхимики наконец обрели свой философский камень, и имя ему — предмет потребления. Вся человеческая история представляла собой опрокинутую пирамиду мастерства и изобретательности, и в этом «сейчас» она производила множество сверкающих, удивительнейших предметов и механических устройств. Будущее, придуманное настоящим. Реальность внутри этого дворца, созданного из стекла и стали, была более убедительна, чем действительность за его стенами: она светилась куда более ярко. Сто тысяч экспонатов. Шесть миллионов посетителей, собравшихся из всех уголков мира, где только могли творить мастеровитые руки или крутиться могучие машины. Блоки, веревки и шестеренки истории дружно пели гармоничным хором. Фотографические аппараты и микроскопы согласно подтверждали: реальность постигается с помощью линз. Но там же находилась и построенная Паджином капелла, подобная пещере шута, в которой прошлое тупо вещало о крестах и ангелах.

Джек посмотрел на стоявшую перед ним молодую женщину и уловил исходящий от нее неизвестный аромат. Запах викторианских духов, весть из музея исторических ароматов. И увязался за ней — как исторический феноменолог. Интерес к запахам последовал за ним в историю.

Женщина задержалась перед витриной с часами и хронометрами, поглощенная интересом к маленьким золотым карманным часикам, показывавшим время в Лондоне, Нью-Йорке и Калькутте. Он обошел ее с одного бока и с другого, заглядывая в лицо, и тут маленький мальчик, державший отца за руку проговорил:

— Смотри, папочка, радуга ходит.

— Это эффект освещения, Сэм. Отражение от одной из стеклянных или серебряных поверхностей.

Как заговорить с ней? Невозможно, конечно, но даже обратись он к ней, она не поняла бы его. Лишь когда незнакомка собралась уходить, он метнулся назад к витрине с часами, поднял предмет ее вожделения, вернулся к женщине и уже собрался опустить часы в ее сумочку. Так будущее может оставить весточку прошлому.

И все же передумал. Что она сделает, обнаружив эти часы? Конечно же, бросится возвращать… Станет оправдываться, что взяла их неосознанно, в каком-то порыве рассеянности. И посему он опустил часы в сумочку из Флоренции. После чего с новым усилием нажал красную кнопку на черной коробочке. Возвращаешь ли ты меня домой, Дженни? Где ты?

Она была рядом с машиной. Она вернулась. Дженни смотрела на мигающие красные огоньки, потом на голографическую фигуру мужа, теперь представлявшую всего лишь жалкое воспоминание о нем и едва сохранявшую свои очертания в предвечернем свете.

— Настало время решать, так? И Джек в мгновение ока вернется назад, чтобы воссоединиться с тобой, после чего мы сможем снова жить вместе. Или пусть возвращается назад, к собственным корням? Что скажете, мистер Голограмм?

Изображение уже почти не могло говорить. С губ его сорвалось несколько неразборчивых слов.

— Память… путешествия… смерть желания… начало… начало…

— Начало чего?

Но слов более не оставалось.

— Ну, ладно. Вы, мужчины всегда получаете свое, разве не так?

Она положила палец на кнопку и уже собралась нажать ее, когда все огоньки разом погасли и смолкли голоса зуммеров. Повинуясь порыву, Дженни принялась нажимать и нажимать кнопку, однако ничего не случилось. Огоньки более не оживали. Джек не появлялся. Она нажала кнопку в последний раз. Ничего.

Теперь ему было все равно. Она не пригласила его назад в настоящее, да он и не желал возвращаться. Ему открылось подлинное утешение воскресения: ты всегда находишься в настоящем. Он описывал круги вокруг земного шара, а внизу города уходили в землю, здания и башни сами собой разбирались по камушку. Корабли викингов бороздили волны. Огни на земле погасли, тьма сделалась гуще, звезды ярче, деревья вновь появились на месте просторных городских агломераций рода людского. И он был рад. Джек понимал теперь, насколько не верил в историю: чем больше он ее изучал, тем меньше доверял ей, принимая за злобную выдумку, за дым и зеркала, за мучения и тлен. А теперь предмет его возражения, фокус его неверия исчезал прямо на глазах. История разматывалась в обратную сторону, гасло радужное свечение голографического двойника.