Дженнак неуязвимый - Ахманов Михаил Сергеевич

Дженнак вынырнул, стуча зубами и отфыркиваясь, бросил взгляд на берег, темневший в двух сотнях локтей, и решил, что свалились они в ту самую бухту, откуда взлетели крыланы мятежников. Небо над головой было чистым, от «Серентина» не осталось и следа, и лишь две крохотные черточки, уходившие вдоль Селенга к югу, напоминали о свершившейся катастрофе.

Воды перед ним раздались, и появились влажные темные локоны Чени, а затем и ее руки, вцепившиеся в воротник аситского мундира. По контрасту с намокшей черной курткой лицо спасенного казалось невероятно бледным, и Дженнак не сразу признал в нем Туапа Шихе; акдам, разумеется, был без сознания и выглядел так, будто казнили его лютой казнью в бассейне с кайманами, что терзают жертву, пока не выпустят кровь - всю, без остатка, до последней капли. Но кайманов в Байхоле не водилось, так что бледность Туапа объясняли другие причины - скорей всего, холод и едкий дым, попавший в легкие.

   - Ну, вот, - сказала Чени, поддерживая голову асита на плаву, - ты обещал тигров и разбойников, а что мы имеем вместо этого? Что, я спрашиваю? Холодную ванну да полумертвого Туапа...

   - Еще я обещал озеро, - отозвался Дженнак. - В озеро мы и свалились. А Туап... Тут я согласен, Туап Шихе идет сверх обещанного.

Чени окинула его строгим взглядом - примерно так, как смотрит мать на расшалившееся дитя.

   - Шутишь, милый? А доберешься ли до берега? Вид у тебя как у белой ламы с остриженной шерстью. Может, бросить Туапа, а вытащить тебя?

   - Я доберусь, - сказал Дженнак. - Я не лама, а несчастный голодный волк, и нужны мне сейчас еда и ласка.

   - Все будет, - пообещала Чени, направляясь к берегу. Плавала она как морской тапир и, несмотря на изящную тонкую фигурку, была крепкой, словно юное деревце. Впрочем, все светлорожденные отличались жизненной силой; недаром век их был долог, и даже на склоне лет они казались молодыми.

Превозмогая слабость, Дженнак греб к берегу. Чени, фыркая и придерживая голову акдама над водой, плыла за ним. Они добрались до пляжа, вытащили Туапа Шихе на берег, затем Дженнак взвалил его на спину и, с трудом переступая окоченевшими ногами, побрел к скалам. Они поднялись на тридцать или сорок локтей, вошли в сосновый лес и свалились на землю, поросшую мхом. Надвигался вечер, солнце низко висело над непролазной чащей, и с озера дул прохладный ветерок. Поздняя весна, да и начало лета в этих краях не дарили теплом; дни были жаркими, ночи - холодными, и дейхолы, исконные лесные жители, жгли костры и кутались в шкуры волков и медведей.

   - Хорошо бы согреться, - сказала Чени, стуча зубами.

   - Да, - согласился Дженнак. - Собирай хворост, чакчан. Я разведу огонь.

Он опустил Туапа Шихе в моховую поросль, торопливо изба-1 вился от груза, бросив кучей мешок, оружие и куртку с капюшоном, и стал рубить клинком смолистые сосновые ветви. Одни годились в костер, из других Дженнак соорудил решетчатую загородку между двумя стволами, как обычно делали дейхолы; она защищала от ветра и сохраняла тепло. Куча топлива быстро росла, и наконец Дженнак опустился перед ней на колени, вытянул руки и представил, что в его ладонях концентрируется жар. Ощущение было неприятным; пальцы и кожа ладоней горели, но это не согревало его, он по-прежнему дрожал от холода. Зато хворост вспыхнул - сначала нерешительно, потом язычки огня стали больше, огонь с жадностью набросился на сухие сучья и шишки, потянуло дымом, раздались щелчки и треск.

Дженнак в изнеможении повалился на землю, глядя, как разгорается сотворенное им пламя. Было ли это одним из даров, отпущенных кинну, или древней магией кентиога, которой обучал его старый Унгир-Брён — там, за солеными водами, в другой половине мира?.. Он не смог бы этого сказать. Посещавшие его видения, как и способность передвигать предметы, являлись наследством Кино Раа, но было что-то еще, связанное не с богами, а с его земной сущностью - хотя бы эта власть над огнем и над живыми тварями, не досаждавшими ему. Тучи гнуса носились под ветвями сосен, но он словно был невидим и неощутим для полчищ кровопийц - не потому ли, что даже о них не думал?.. Или отпугивал мошкару бессознательным усилием, сам того не понимая?..

Вернулась Чени с охапкой хвороста, радостно взвизгнула, разглядев костер. Дженнак приподнялся, сел и начал стаскивать сапоги.

- Надо раздеться и высушить одежду. Сбрасывай все, чакчан.

Они повесили куртки, штаны и белье на загородку, потом осторожно сняли с акдама обувь и мокрый мундир. Туап Шихе стонал, но не приходил в сознание, хотя ни сломанных костей, ни иных телесных повреждений вроде бы не имелось. Дженнак, видевший на своем веку всякие раны, явные и скрытые, боялся, что удар о воду вызвал внутренние повреждения. Если они серьезны, Туап Шихе обречен - здесь, в диком лесу, нет ни лекарств, ни целителей. Впрочем, дыхание асита было ровным, и умирать он как будто не собирался.

Передвинув его ближе к костру, Дженнак и Чени опустились в мягкий мох. Близилась ночь, сумрак расползался между стволами сосен, в их кронах возились белки, бесшумно пролетела сова, высматривая добычу. Пахло свежим хвойным ароматом, дымом и смолой, в небе стали загораться звезды, и караваны искр, взлетавших над огнем, потянулись вверх, к своим небесным братьям. Тут ничего не изменилось за сотню лет, и эта неизменность, мощь лесной державы, знакомые звуки и запахи, окружили Дженнака, миг за мигом возвращая его в прошлое. В те годы, когда он был дейхолом Тэб-тенгри и учил своих сыновей ставить капканы, вить силки и охотиться на крупного зверя... Старшего сына звали Айваром, младшего - Сергой... Не дейхольские имена, россайнские... мать назвала, Заренка...

Чени коснулась его плеча. Свет и тени играли на ее лице, кожа в отблесках пламени казалась розово-золотистой, нагие груди были двумя драгоценными чашами, лоно - долиной блаженства меж стройных гладких бедер.

Ее губы шевельнулись.

   - Что мы будем делать, мой лорд? Пойдем в город? Или дождемся судна аситов с Удей-Сири? Если вернуться на берег и выстрелить, они, наверное, услышат...

Дженнак покачал головой.

   - Шуметь не будем и в город не пойдем. Нельзя! Край здесь немирный, и даже свалившийся с неба акдам вызовет подозрения. Начнут проверять, отправят запрос в Шанхо Бесшумными Барабанами, и как ты думаешь, кто оттуда явится?

   - Ро Невара... - прошептала Чени, теснее прижавшись к нему. - Ро Невара, плевок Одисса! Почему ты его не убил?

   - Потому, что он наш родич, человек светлой крови, - произнес Дженнак, поглаживая ее волосы. - Сколько нас осталось, тари? После падения Тайонела, после того, как слились Дома Коатля и Мейтассы? Нас уже немного, и каждый - монета из золота в груде серебра и меди. Кровь богов... - он запнулся, - кровь тех, кого мы считаем богами, растворяется среди людей Эйпонны и может исчезнуть без следа. Ты ведь это знаешь.

   - Знаю, но больше забочусь о нашей крови, твоей и моей. Не хотелось бы сгинуть в этом лесу... - Ее глаза округлились, на губах мелькнула насмешливая улыбка. - Вдруг нас кто-нибудь съест? Кажется, ты говорил о тиграх?

   - У нас есть оружие, и я помню эти места. Утром мы пойдем в стойбище дейхолов и купим лошадей. А с ним... - Дженнак бросил взгляд на бесчувственного акдама. - С ним трудно путешествовать. Я попрошу дейхолов увезти его в город.

   - На лошадях до Росквы ехать долго, — сказала Чени.

   - Долго, но я что-нибудь придумаю. Есть сто способов, как повязать шилак.

Они смолкли. Потом Чени бросила взгляд на Туапа Шихе, призадумалась ненадолго и обняла Дженнака за шею. Ее глаза лукаво блеснули.

   - Костер - это неплохо, милый, но я знаю лучший способ согреться. Какая из поз любви подходит для заблудившихся в лесу? Что-то я не могу припомнить... А ты?

Сказано в Книге Повседневного: не отвергай зова женщины, ибо он есть жизнь, подумал Дженнак. Потом рассмеялся и посадил чакчан на колени.

В киншу, языке жестов и телодвижений, были описаны тридцать три позы любви и семь поз молитвы, с которой обращались к Шестерым богам. Происходящее между мужчиной и женщиной религии не касалось и было не менее важным, чем почитание Мейтассы или Арсолана, Коатля или Одисса, Сеннама или Тайонела. Наверное, еще важнее - ведь человек слаб, и земную страсть, ласки и поцелуи, предпочитает общению с богами. Одиссарцы, насмешливые соплеменники Дженнака, знали об этом и говорили так: поз любви впятеро больше, чем поз молитвы. Нашлась и такая, что подходила для затерянных в чащобе Сайберна...