Изнанка матрешки. Сборник рассказов - Виктор Васильевич Ананишнов

Ознакомительный фрагмент

его сознания, Джаваншир, служил земным телом души Лены, а Гульбиби – прошлая инкарнация его души – Носителем сознания Лены. Они там любили друг друга, ради любви пошли на смерть, будучи совсем молодыми…

Но все разошлись. Даже толстяк, в прошлом блистательный бек Мухтарам, под руку с молодым человеком, с Талитаем, довольно споро покинул комнату, создав ненароком толкотню у выходной двери. В этой внезапно случившейся суматохе, когда все словно решили убежать друг от друга, Николай потерял Лену из вида, а, выйдя вслед за нарочито отвернувшимся от него стариком, в поле видимости её уже не было.

Жаль!.. – подумал он и тут же попытался настроить себя на философский лад, мол, всё проходит, как поётся в песне: и печаль, и радость. К сожалению, так и Лена. Возникла видением, ударившим в сердце, и исчезла, будто в мареве сна. Как Гульбиби, до которой не доехать, не допрыгнуть, не дожить, живи хоть двести лет. Парадокс – влюбиться в свою предыдущую инкарнацию и быть близким с ней. Что может быть нелепей?

Он подумал и тут же отбросил мысль о неэтичности или некорректности случившегося.

Тела рождаются и умирают, а души остаются, – подумал он и вдруг повеселел, словно разрешил какую-то колющую его гвоздём задачку, и почувствовал облегчение от сброшенного с плеч груза, давившего на него последние годы…

В просторном притемнённом вестибюле университета его поджидала Лена.

– Джаваншир, – сказала она просто. – Николай… Я хотела…

– Забудь, милая, старое. Пойдём ко мне, я здесь недалеко живу.

Николай говорил так, как если бы они знали друг друга вечность.

Но так оно и было – их связывали столетия.

– Да, милый. Как я рада нашей новой встрече!

Она счастливо улыбалась ему.

Только ему!

А он только ей…

К Р Е П О С Т Ь

Комета, стены крепости, скала -

их недоступность…

Жеронмо Байя

Стихи Альберта Шамиссо, читанные поздно вечером:

Высоко над тёмной равниной Замок, мерцая, встаёт -

знакомые башни, бойницы и арка высоких ворот, -

явили вдруг догадку о Крепости, которую вскоре придётся ему взять, осилить, покорить.

В простых строчках поэта не было, казалось, и намёка на ассоциации, возникшие у него, но будто кто-то шепнул-подсказал прямо в ухо, а Он прислушался и понял:

– Вот она, твердыня! Тебе её брать!

Взгляд его поплыл мимо страниц книги в тёмный угол комнаты, куда не достигал свет настольной лампы. Там громоздились туманно-серые строения.

Видение Замка-Крепости совершенно не преступной на вид, мрачной и аляповатой, поставленной как нашлёпка на гребень огромной скалы, было чересчур зримым и реальным, чтобы не поверить в него.

Самого себя Он ощутил, вернее, обнаружил где-то на полпути к ней, среди живописного предгорья, в бело-розовом цветении деревьев и в сплошном ковре красных маков… Где это я, – подумал Он удивлённо, – под Ташкентом, что ли?.. Подумал и позабыл. А парящая весна делала вид Крепости ещё более сумрачным и настороженно угрюмым – гниющая рана на теле земли и весны.

Он содрогнулся, перелистал несколько страниц, и новые три строчки, уже из Вильгельма Сабо, сказали ему нечто невразумительное, но важное:

Восток клубился к вечеру, и нечисть,

в летучие полки очеловечась,

над полем яростно клубилась…

Многократное прочтение стихотворного абзаца ввело его в задумчивость.

– Э-э, нет! – буркнул Он себе сквозь полные губы и, не стесняясь стороннего взгляда, зевнул, подвывая и поводя челюстью. – Брошу курить… да и водочку пора бы… надо в меру…

Сказанное прозвучало заклятием – так Он говорил себе каждый вечер.

В глазах, требующих сна и покоя, прыгали чёрные кенгуру. Будильник стрекотал с подзвоном, словно сам с усилием проталкивал упирающееся время к неведомому финишу. А за тем финишем – широкая алая лента – грядёт нечто радостно-непонятное…

Так чудно и путано думалось и виделось ему. Мозг цепенел в дрёме. Сборник стихов выскользнул из рук. Он вяло, больше мысленно, цапнул вслед книге рукой, не поймал и дальше не вспомнил о ней.

Ему показалось, – а так с ним всегда случалось в минуты торжества или уничижения, – что появилась Она. Лёгкая и грациозная в движениях, как пятнадцать лет назад. Приставив к лицу ладонь козырьком, Она следила за ним взглядом добрых сузившихся глаз. А Он уходил от неё сияющим божеством к Крепости.

– Прощай! Ухожу, ухожу…

Крепость приближалась скачками. Шаг – она вспухает вдвое. Потом медленно опадает, мельчает, но с каждым разом до больших размеров, чем прежде, проявляя новые подробности: безобидные, донышком кверху, стаканчики из-под мороженого превращались в грозные выпуклые башни, а пилочки на стенах – в зубцы, сами стены устремлялись в небо; подходы же к ним провалились до глухой тьмы преисподни.

Он обречённо шёл к ней. Взять Крепость не просто. Взять – значит подойти и влезть на стену. Ему!? Задача даже в мечтах неисполнимая. Однако лишь когда Он одолеет стену, в его жизни, Он уже был уверен в том, произойдут события, которых Он, якобы, жаждет. Каких именно? Неизвестно. Никаких даже предположений на этот счёт.

Крепость колыхнулась сигаретным дымком, затушевалась и пропала в белёсой дымке.

День начинался как всегда – суматошно. Заведённая до предела пружина звонка заставила старенький будильник прыгать по столику торшера расшалившейся лошадкой. Она взбрыкнула, ему удалось остановить её падение на пол. Из включённого приёмника мужским голосом скорбно сказали: – … в крепости не хватало хлеба и воды…

В туалете бросился в глаза заголовок оставленной им вчера на бачке непрочитанной газеты: – Крепость в горах.

Радио и газета смутили его. Газету – в мусорное ведро, приёмник – под кровать, в пыль.

Бритью Он давно уже не придавал должного значения, делал это наскоро и плохо. Зато охотно разглядывал в зеркале своё полное свинцово-жёлтое лицо. Заглянув сегодня в зеркало, Он испуганно отпрянул от него, увидев в отражённой дали очертания Крепости.

Фу!.. Это полотенце, небрежно засунутое за змеевик парового отопления, скомкалось причудливым абрисом, создавая светотенью таинственный образ.

Кое-как побрился, долго тёр под глазами мешочки дряблой кожи, надеясь, что подобный массаж заменит ему трезвый сон, душевное спокойствие и прогулки на свежем воздухе… И вернуть Её былое расположение.

Да, расположение.

Моя любовь давно минувших лет,

твой милый голос в сердце не умолк.

Выйдя из ванной комнаты, Он сделал шаг в сторону кухни, где уже весело шумел чайник…

Вольный воздух весенних лесов и полей вначале оглушил его, потом удивил, а немного позже Он понял, что устал, так как дорога была тяжёлой и дальней, и теперь надо приткнуться к какому-нибудь костру, во множестве разложенных и разжигаемых перед Крепостью, и отдохнуть.

– Эй! – услышал Он. – Обращённый, подь сюда!

Суровый лицом человек позвал его.

– Ну?

– Не ну. Не так, а должен говорить: – Вот я дорогой!.. Повтори!

– Вот я, дорогой.

– Молодец! Покладистый. Другие шебуршат, обижаются. Для них же хуже… Ты мне нравишься. Есть хочешь?

– Х-хочу.

– Опять молодец! Ты не бойся, говори всегда правду и громче… Буду называть тебя ласково, скажем… Пукликом. Как?

Новоявленный Пуклик пожал