Михаил Ахманов - Зов из бездны

– Для кого как, — ответил я. — Есть мужчины, что любят мальчиков, и говорили мне, что таков обычай Джахи. Но я предпочитаю женщин.

– Я тоже, — согласился Эшмуназар. — Мне приятнее женская плоть, ибо есть у женщин такое, что отсутствует у мальчиков. — Тут он поднес ладони к груди. — Опять же не подарит мне мальчик сына, и даже сорок мальчиков не продолжат мой род. Хвала Ашторет, что существуют женщины!

– Хвала, — подтвердил я. — Но к чему затеян тобой этот разговор?

Эшмуназар провел ладонями по лицу, потом сложил руки на коленях. Он был в легком египетском платье из царского полотна, которое носят в Та-Кем знатные люди. Ему и правда нравилось все египетское — мы сидели на тростниковых циновках перед расписными блюдами, пили вино из бронзовых чаш, и все это было сделано в Танисе.

– Вот мы, двое мужчин, которым нравятся не мальчики, а женщины, — промолвил он. — Однако, Ун-Амун, с Эмашторет у тебя не получилось. Только мне она это сказала, пролив немало слез. Я удивился. Она красивая девушка, искусная и очень в теле, и сзади хороша, и спереди. Разве была она не ласкова с тобой?

– Очень ласкова, ласкова и нежна. Клянусь Амоном, она очень старалась, — ответил я.

– И все же ты не смог… Почему?

– Думаю, потому, что женщины Джахи — для мужчин Джахи. То, что делала Эмашторет, было… хмм… очень непривычным.

– Понимаю, теперь понимаю, — мой молодой хозяин покивал головой. — У женщин все просто, они всегда готовы, а мы, мужчины, более тонкие существа. Знаешь, однажды предложили мне хеттскую девушку, и была она всем хороша: губы, как мед, стан тонкий, груди, точно гроздья винограда, а бедра… о, какие бедра! — Эшмуназар всплеснул руками. — Я уже был готов расположиться на ней, но вдруг заметил, что пятки у нее грязные. И все!..

– Что — все? — спросил я с интересом.

– Все опустилось. С тех пор, приближаясь к женщине, я первым делом смотрю на ее пятки. Они должны быть розовыми, а не черными… Согласен?

– Конечно. Ведь с пяток начинаются ноги, а это в женщине самое привлекательное.

Я слушал болтовню Эшмуназара с удовольствием, но в то же время меня не покидала мысль, что разговор он затеял не зря, и его рассуждения завершатся чем-то неожиданным. Так и случилось. Внезапно он подмигнул мне и произнес:

– Значит, женщины Джахи — для мужчин Джахи… А что ты скажешь о египтянках? Они тебе подходят?

– Вполне. Но в Библе нет египтянок.

– Почему же? Ты ведь видел певицу Тентнут в покоях князя, — сказал Эшмуназар, лукаво щурясь. — Слышал я, что она тебя очаровала… так очаровала, что ты обратился в столб, а с губы закапала слюна.

Я пришел в изумление:

– Ты слышал? Откуда? Кто тебе сказал об этом? Князь? Или Тотнахт? Кроме них, в том покое никого не было!

Мой собеседник расхохотался:

– Ошибаешься, Ун-Амун! Еще была флейтистка Хенумпет, молоденькая девушка, сладкий мед! А у меня с ней нежная дружба! И все, что видели ее глаза, слышат мои уши!

– Должно быть, языкастая девица, — пробормотал я смущенно. — Видела финик, а наболтала о целой корзине!

– Так уж и наболтала! Как говорится, где пахнет хлебом, там пахнет и пекарем… — Эшмуназар вдруг стал серьезным. — Знаешь, Тентнут хочет посетить мое скромное жилище. Нет, нет, вовсе не за тем, чтобы любезничать с Ун-Амуном, а с благочестивой целью! Желает она помолиться перед святыней, которую ты привез из Фив, а заодно послушать твои наставления. Ибо ты — человек из храма Амона, близкий к богу и озаренный частицей божественной мудрости.

– Но я — всего лишь привратник, а не жрец!

– Это и лучше. Жрец заботится лишь о душе, а ты позаботься о душе и теле.

– Но что скажет князь!..

Эшмуназар беспечно махнул рукой:

– Тентнут не из наложниц князя, она ему служит и развлекает. Конечно, служит по-всякому, но отслужив, она свободна. Ее не продали, она сама приехала в Библ.

Вероятно, так и было. Через два дня Тентнут и Хенумпет появились в нашем доме, и на лицах их не читалось ни малейшего смущения. Они приехали на смирных ухоженных ослицах, в сопровождении раба-погонщика из Хару, крепкого коренастого парня. Тут же забегали служанки, готовя угощение, две девушки омыли гостьям ноги, и Эшмуназар повлек их к столу с вином, медовым напитком и сладкими пирожками. Не помню, о чем мы толковали во время той трапезы, — я больше любовался Тентнут, чем говорил и слушал. Но трапеза была недолгой, ибо женщины хотели поклониться святыне из Фив и принести свои скромные жертвы, плоды и цветы.

Я раскрыл для них дом бога и опустился на колени рядом с Тентнут. Она молилась, прижавшись лбом к каменному полу, и я не видел ее лица, но ощущал запах, нежный аромат жасмина и неизвестных мне цветов, рассыпанных ею перед Амоном. Не знаю, что она просила у божества. Годы, проведенные мною у храмовых врат, наделили меня чутьем и опытом, и почти всегда я мог угадать женские просьбы. Юные девушки просили Амона об удачном супружестве, женщины постарше молились за мужей и детей, бездетные жаждали ребенка, увечные — избавления от недугов, уродливые выпрашивали красоту… Но Тентнут была здорова и красива и не имела ни мужа, ни детей. Вряд ли хотелось ей завести в Библе семью, стать супругой бородатого крючконосого жителя Джахи и породить таких же сыновей. Она была свободна, искусна в своем ремесле и наверняка не бедствовала. Я не представлял, о чем молится такая женщина.

Хенумпет исчезла тихо и незаметно, и мы остались одни.

– Проводи меня в сад, — сказала Тентнут, и голос ее ласкал мой слух. — Проводи в сад, ибо я хочу отдохнуть в тени деревьев.

Мы вышли из дома. Под одним из деревьев с зелеными плодами был расстелен ковер. Тентнут опустилась на него и долго молчала, прикрыв глаза. Ресницы лежали на ее щеках словно два крохотных ожерелья. Должно быть, молитва ее утомила.

– Ты из Фив, Ун-Амун? — произнесла она, не открывая глаз.

– Да, госпожа.

– Не зови меня госпожой. Я тоже родилась в Фивах. Мой отец делал папирус.

– Достойное занятие, Тентнут.

– Мне было восемь, когда он привел меня в храм Амона помолиться о здоровье матери. Я помню человека, стоявшего у врат… Это был ты?

– Да.

– Ты показался мне таким важным! Таким высоким и огромным! А сейчас ты немногим выше меня.

– Прошли годы, Тентнут. Ты уже не восьмилетняя девочка.

– Прошли годы… — повторила она с печальной улыбкой. — Да, прошли годы… Мать моя умерла, и мы перебрались в Танис, где отец работал в мастерской у одного купца, а я обучалась танцам и пению. Скудно мы жили, но отец говорил, что стану я певицей, буду петь перед князем и его вельможами, и благородный юноша возьмет меня к себе. Пусть наложницей, но возьмет! Я подарю ему сына и сделаюсь его женой…