Евгений Велтистов - Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца: Фантастические роман и повесть

— Он убийца невиновных людей, сенатор, — ответил я. Я повторил фразу из газетного интервью Голдрина.

Для него теперь все предельно ясно: Эдди — убийца, Эдинтон — национальный герой. Уилли нахмурил брови.

— Ну, ну, бросьте вы. — Он оскалился в улыбке. — Отцы вечно недооценивают… Заявляю как официальное лицо: Эдди Бари — герой!

Он вдруг стал расстегивать рубашку.

— Смотрите, Бари! — На нем была майка с мчащимся автомобилем, длинноволосым водителем и зигзагообразными буквами «ЭДДИ». — Я советую носить ее каждому своему избирателю. Что скажете?

— Она стоит долларов двадцать?

— Тридцать пять.

— Тридцать пять… — тупо повторил я. — А жизнь штука дорогая.

— Хотите, пришлю личного врача? Дюжину врачей? — Уилли воспринял мои слова по-своему.

— Спасибо, сенатор, здесь неплохие специалисты. Рад был видеть…

— И еще один вопрос, Бари… Чисто дружеское размышление вслух…

Вид у Уилли был самый добродушный, пастырский.

— Слушаю вас внимательно, сенатор!

— Я знаю, у вас есть предсмертная запись моего старого приятеля Гешта…

— Да, есть. — Я насторожился.

— Надеюсь, вы поняли ее правильно?

— Совершенно верно! — как можно более тактично ответил я приятелю Гешта. — Файди был очень огорчен покушением на мою персону.

— Не совсем то… Не обижайтесь, Бари, за маленькое признание. — Он лукаво погрозил пальцем с экрана. — Дело в том, что Файди был безумно влюблен в вашу жену…

— Вы утверждаете, что он был единственным человеком в этом безумном мире? — спросил я.

— То есть как? — Уилли отпрянул от экрана.

— Любил и ненавидел… Есть ли смысл говорить об этом, сэр? — пожал я плечами. — Моя жена мертва.

— Да, конечно, конечно, — пробормотал Уилли.

— То есть я не совсем точно выразился, — я оглянулся. — Между нами, она жива, Уилли… Где-то здесь, рядом… в следующий раз побеседуете с ней…

Сенатор Уилли застыл в немом кадре, и я выключил его.

Много дней Эдди жил в мире сна; системы дыхания, кровообращения, многие умные дорогие машины работали за вышедшие из строя системы организма. Врачи не скрывали удивления, что он вообще жив. Сила неизрасходованной до конца жизни боролась за Эдди — сила Марии, его деда Жолио, сила их предков, на которую я возлагал такие надежды, проводя день ото дня в госпитале.

Мне пришлось встретиться со многими больными, выслушать их рассказы о недугах и ценах на лечение, расспросы об Эдди. Эти люди честно, по-человечески переживали трагедию Эдди. Они готовы были сделать для него все — принести стакан воды, отдать кровь, поболтать, ободрить, вырвать из этих стен, — все, хотя понимали бесполезность своих забот. Они не называли его героем, тем более всей Америки, но гордились — так мне казалось, — что он среди них, рядом, вон за той дверью, куда вход пока не разрешен. Они даже сказали мне под величайшим секретом, что я могу быть доволен судьбой, так как, по их общему мнению, Эдди не будет осужден по состоянию здоровья. Остается главное — вытаскивать его всеми силами из болезни.

Как-то вечером Эдди открыл глаза, узнал меня.

— Отец, не ругай меня, — сказал он беспомощно, совсем по-детски и снова вернулся в мир сновидений.

Врачи заявили, что если Эдди и придет в относительную стабильность, то останется недвижимым из-за позвоночника. Никто из специалистов не берется за подобные операции. Один лишь московский хирург Петров известен уникальными результатами с безнадежными больными. Я поинтересовался, нельзя ли пригласить господина Петрова к Эдди, и услышал в ответ, что в случае согласия московского хирурга сына придется везти в его клинику, но сейчас об этом нечего и думать.

Ночами чувство беспокойства охватывало меня. Я остался один рядом с Эдди, весь остальной мир был враждебен и слеп, как глухая ночь, порывы резкого ветра, непрерывный дождь за окном. Кто-то из непроницаемой тьмы пристально следит за нами; мы хорошо видны ему, освещенные ровным огнем ночника…

Я не боялся его. Сил у меня хватит, чтобы бороться за жизнь Эдди, за всех детей, которые, попав в беду, просят о помощи: «Отец, не ругай меня!..»

Боби и его коллега Махоланд расшифровали предсмертную запись миллиардера. Гешт знал о готовящемся покушении на меня. Но не он отдавал распоряжение, кто-то другой. Мафия выдала «лисице» из лос-анджелесской полиции имя человека, звонившего в «Айвенго» Крафту. Специалист по рекламе Мини Марли, известный также в уголовном мире как перекупщик наркотиков. Это он сказал Крафту условную фразу, которую услышал бармен по параллельному телефону: «Открывайте счет в банке…» После чего Крафт вылетел в Чикаго. Сейчас Марли исчез, его ищут.

— Не слишком ли я мелкая персона для такой сложной операции? — спросил я чикагского шефа.

Он покачал головой.

— Пока можно строить только догадки… Кстати, Бари, вы знакомы с сенатором Уилли?

— Знаком. Он недавно звонил мне. А что?

— Любопытная деталь. О ней сообщал нам Юрик. — По тону Боби чувствовалось, что это важная новость. — В тот злополучный для Гешта день у него гостил сенатор.

— И что здесь особенного? Они старые приятели, — я говорил как можно спокойнее, хотя уже видел близкую опасность.

— Сенатор Уилли проводит предвыборную кампанию на средства Гешта. Это, разумеется, не криминал, — Боби подмигнул мне, словно напоминая, что держит мою сторону, — но если поразмыслить, многое встает на свои места!

Теперь я не сомневался: Уилли тоже знал! «Это не он… не он!» — кричал сумасшедший, пытавшийся продлить свою жизнь на чужих страданиях.

«Надеюсь, вы поняли Файдома Гешта правильно», дружески советовал сенатор. Да, правильно! В этом спятившем мире его совет звучал недвусмысленным предупреждением. Как не разглядел я вовремя истинное лицо сенатора? Я — Джон Бари…

— Верно, — спросил я Боби, — что Крафт утверждает, будто приказ получен им от «чертовой дюжины»?

— Верно. Даже он нашел элементарный выход. Эдинтона нет, концы в воду.

Разрозненные события моей семейной драмы складывались в стройный сюжет. Встреча с Марией на новогоднем балу у Гешта, где Эдди прыгает через автобусы, — это как бы репетиция нашего будущего, начало тщательно разработанного сценария… Мое пребывание в Большом Джоне случайно совпадает с акцией террористов, но кто-то из двоих — Гешт либо Уилли — довольно ловко воспользовался мальчишеской выдумкой группы: «Джон отвечает за Джона…» Крафт логически завершил давно задуманное: по всей стране воспрянули духом расисты, прокатилась волна ненависти к цветным.