Святослав Логинов - Обвал

– Ой, Стасик, девоньку какую хорошую привёз! Да ещё и с мальчишечкой! Внучок?

– Это Лёня, ¬– не вдаваясь в объяснения, ответил Стас.

– Лёнечка… – пропела Анна. – Худенький какой… Я сейчас корову подою, молочка принесу парного.

– Спасибо, – произнёс Стас.

Рядом тихо всхлипнула Юля:

– Спасибо…

Подъехали к домам. Изба Стаса была крайней на деревне. Дальше стояло несколько выморочных домов, где никто не жил.

– Это твой дом будет, – Стас указал на тёмную громаду избы-пятистенки, где не двум, а десятку человек жить впору. – Бывшие бабы-Грунины владения. Бабка Груня умерла, дом бесхозным остался. Хороший дом, не так давно построен. Теперь будет твой. Но туда завтра вселитесь; сначала протопить надо хорошенько, а то дом выстыл. Так что, первую ночь – у меня.

Стас остановился у своей избы, такой же тёмной, как и остальные. Соскочил с телеги, помог слезть Юле, толкнул незапертую дверь.

Дома затеплил восковую свечу, и первым делом усадил за стол Лёньку, придвинул ему кружку простокваши и миску с оладьями, которые прочил себе на ужин. Сам принялся растапливать плиту и малую печурку, труба которой тянулась под потолком, давая немедленное и жаркое тепло.

– Ты шубку сними, тут не холодно, и тоже ешь. Это кабачковые оладушки на толокне. Попробуй, они вкусные.

– Я ем, – отвечала Юля, придвигая миску ближе к Лёнику.

– Осенью и зимой, – виновато произнёс Стас, – темно вечерами. Некоторые вовсе при лучине сидят.

– Там было не светлее.

В дверь осторожно постучали. Стас давно привык, что в таких случаях кричать: «Войдите!» – бесполезно; надо пойти и самому открыть гостю дверь.

На крыльце с небольшой кастрюлькой в руках стояла ещё одна ближняя соседка: тётка Дуся.

– На-ко, вот. Ты же не готовил сёдни, а гостей кормить надо. Тут картошка горяченькая, да с мясом. Мишка где-то зайца спроворил, вот и мне досталось мясца.

– Как же он его спроворил – без ружья и собаки?

– Уж и не знаю. Смеётся, говорит: побежал и за уши схватил. А мне принёс свежевать, да готовить.

Стас знал, что Мишка ставит на зайцев, которые по осени принялись шнырять по огородам, самодельные силки. В удачу такой охоты Стас не слишком верил, а, поди ж ты, вот он, заяц.

Особо глазеть на Юлю Дуся не стала – приличия понимать нужно. Представилась сама, сдержанно, чтобы не сглазить, похвалила мальчика и ушла, обещав, что отгонит сани на место и обрядит Малыша.

Следом появилась Анна с парным молоком и мисочкой творога. Лёник к этому времени осовел и клевал носом. Чашку он ухватил крепко и тут же уснул, не отхлебнув молока.

– Давай-ка его укладывать, – Стас переставил свечку, уже наполовину сгоревшую, так, чтобы отблески падали и на кухонный стол, и в маленькую комнатушку, где стояла вторая кровать, которой Стас никогда не пользовался. Стас частенько размышлял, почему в любой избе, даже если там живёт напрочь одинокий человек, непременно стоит две, а то и три кровати. Наверное, оттого, что одиночество враждебно человеку, и всякий, в ком ещё теплится жизнь, надеется, что появится в доме кто-то близкий, и потребуется ему своя постель.

Стас постелил чистое бельё, вдвоём с Юлей они раздели спящего ребёнка и уложили поближе к стенке.

– Давай чаю попьём, пока свечка горит, – сказал Стас.

Юля вдруг всхлипнула.

– Я совсем отвыкла, что люди могут быть добрыми.

– Они добрые, просто жизнь стала нечеловеческая, – Стас помолчал и спросил: – Ты как в городской анклав попала? Ты же не здешняя, городишко маленький, народ примелькался, а тебя я прежде не видел.

– Меня муж в санаторий отправил. Я на шестом месяце была, вот мы и решили, что надо ехать. А тут – обвал. Меня при санатории оставили, я там Лёнечку родила. Зиму продержались, а потом – продукты кончились, света нет, тепла нет, водопровод не работает… Меня никто не выгонял: хочешь – оставайся. Только жить там всё равно стало нельзя. Я и решила пробираться в Петербург, пока поезда ходят. Мы с Тамарой вместе отправились, когда весна началась. Зимой сразу бы сгинули, а летом проще – на подножном корме. Где река или озеро, мы ракушки собирали, беззубки, они же съедобные. Лягушек ловили и ели; что же мы, хуже французов? Я до сих пор не могу понять, ведь голод, люди мрут, до людоедства доходит, но лягушек почти никто не ест. А мы с Томкой ели и детей кормили. Потому, наверное, и живы. – Юлия замолчала и добавила тихо: – Ты меня теперь презирать будешь, за лягушек.

– Нет! – поспешно воскликнул Стас. – Что же я, не понимаю?.. – он чуть помолчал и добавил: – Молока попей и ложись спать. А чай будем пить утром.

Ночью Стас лежал без сна, кусал подушку, прислушивался к дыханию Юли, к Лёньке, который порой начинал метаться и хныкать. Ругательски ругал себя за то, что не сумел подойти к Юле, объяснить, как она нужна ему, сейчас, немедленно и навсегда. И понимал, что нельзя было подойти, даже коснуться нельзя, ведь это значит – воспользоваться её безвыходным положением, определить её в рабство, как объявил на станции какой-то циник. С любимыми женщинами так не поступают.

Любимая… и когда успел, не влюбиться, а полюбить? Ведь ещё утром знать не думал.

И снова прислушивался к Юлиному дыханию, и в груди было больно и сладко. А Юля спала, надёжно защищённая присутствием маленького ребёнка и неожиданной мужской любовью.

Утром всё проще и прозаичнее. На ощупь встать, коснуться подсветки часов (ходят ещё, удалось полгода назад выменять не стухшие батарейки). Вслепую одеться, пойти за дровами. Ночью выпал снег, на улице что-то брезжит. Скрип дверей, рассыпучий грохот поленьев разбудили Юлю; слышно, как она одевается в маленькой комнате. А Лёнька спит – в кои-то веки на мягком, в тепле и сытый, тут можно отсыпаться за все неполные три года.

Высек огонь – хорошо, что по деревням ещё были старики, помнившие это непростое искусство – затопил печь. Отблески пламени осветили кухонный угол.

На свет вышла Юля.

– Доброе утро.

Стас подошёл, положил ладони Юле на плечи.

– Выспалась?

– Ой, замечательно!

Нестерпимо хотелось прижать Юлю к себе и не отпускать никогда, но трезвое утро диктовало иное:

– Давай завтрак готовить. Сейчас плиту затоплю, вскипятим молока и сварим Лёнику толокно с мёдом. А как печка протопится, поставим щи. Ты, вообще, в печке готовить умеешь?

– Не…

– Научу. Потом надо Грунин дом прогреть и баню истопить вам с Лёником. Дел сегодня будет на весь световой день.

Тем всё время и спасался. Дела, дела, всё для того, чтобы следующую ночь Юля провела уже не под его крышей. Что за мазохизм? Но иначе никак. Это его стукнуло неожиданной любовью, а что чувствует Юля – никто не знает. Благодарность, конечно, чувствует, но ведь есть разница между благодарностью и любовью.