Святослав Логинов - Обвал

– Не сумел до осени дотерпеть, значит, ты сам себе злобный Буратино, – с усмешкой постановил Стас. – Сиди без курева.

Стас раздал старухам гвозди, отдал Анне верёвку – навязывать недавно заведённую и ещё не привыкшую к новому месту корову, оделил всех отрезами цветастого ситца. Всё это время Ванька сидел на краю телеги и ныл.

– Распряжёшь Малыша и поставишь в конюшню, – велел Стас.

– Не буду!.. – истерически завизжал Ванька. – Я курить хочу!

За Ванькой водилось такое: молчать, молчать, а потом устроить орёж с хриплым визгом и брызганьем слюной, приличным разве что обезьяне.

Стас пожал плечами и свернул в сторону конюшни. Конюшня была ещё совхозная, рассчитанная на двадцать лошадей. Последние годы в ней стоял один Малыш, а недавно появилась Звёздочка – жерёбая кобыла, которую, учитывая её положение, освобождали от тяжёлой работы.

Телегу Стас загнал под навес, Малыша поставил в стойло неподалёку от Звёздочки. Слегка успокоившийся Ванька, жалобно матерясь, взял вёдра и поплёлся к кипеню за водой. Поить лошадей и задавать им корм, было его святой обязанностью, и Ванька понимал, что здесь ему послаблений не будет.

Уже темнело, когда Стас, наконец, оказался дома. Без электричества жить приходилось по солнцу: осенью и зимой, едва не впадая в спячку, весной, вообще забывая, что такое сон. Стас затопил плиту, поставил чайник. Когда тот закипел, кинул горсть брусники и веточку мелиссы. Собственного хозяйства у Стаса практически не было, один огород. Скотины он не держал никакой, но жил богато; всё-таки единственный ходок в анклаве. Картошку жарил, нарезая тоненькими ломтиками сало, травяной чай пил с мёдом. Сейчас в анклаве было уже четверо пасечников, и дело это расширялось, поскольку сахара было взять неоткуда. Коровы пока были у немногих, а свиней держали все, кто был в силе. С Покрова и до самого Нового года по деревням резали свиней, словно в старые времена готовили самодельную тушёнку, солили с чесноком сало. Вот только соль была в остром дефиците, даже камень-лизунец из охотхозяйства пошёл в пищу людям. Хорошо ещё, что железная дорога, вместе с полосой отчуждения, оказалась в совместном владении всех городских анклавов. По рельсам, сберегаемым пуще глаза, ползли составы, которые тащили древние, из отстойников выведенные паровозы. Кусты в полосе отчуждения были сведены, и на их месте разбита сплошная линия огородиков, которые не могли прокормить городское население, но какой-то продукт всё же давали.

Поезда ходили не реже раза в неделю. А попробуй, останови движение, и железнодорожная ветка умрёт, превратится в мёртвую зону, ещё на шаг приблизив конец света. С поездами приходила к людям и соль, и чуток каменного угля, и солярка, и иные товары, которых на месте взять неоткуда. С ними же приезжали люди, вскинувшиеся искать лучшей доли неведомо где.

С приходом глухой осени Стас начал ездить в город едва не каждый день, да и не по одному разу, сколько позволял свет. Возил в основном дрова. Мужики рубили лес едва не на самой границе, поближе к городу, не считаясь с прошлыми правилами. Двуручными пилами разделывали стволы на кряжи и так грузили на телегу Стасу. Пилить на поленья и колоть приходилось покупателям, здесь, из-за недостатка рабочих рук этим никто не занимался. И без того всё приходилось делать, как в дедовские времена, а чтобы свалить строевую сосну топором или лучковой пилой нужна и сила, и особая сноровка.

Домой Стас возвращался почти пустым; город уже не мог предоставить достаточно товара, а то, что делалось, стоило немало и особым объёмом не отличалось.

В тот раз, по предварительной договорённости с мастерами Механического завода Стас получил здоровенный капкан, слепленный изо всяких остатков, который предполагалось использовать в ловле кабанов. Дикие свиньи в лесах расплодились сверх всякой меры, патронов у охотников не осталось, а новые, если и появлялись, стоили страшно дорого.

Завершив сделку, Стас поехал по рядам у железнодорожного переезда. На всякий случай у него была на обмен маленькая баночка мёда и шматок вяленой свинины. Никогда не знаешь, что могут вынести на продажу городские, и надо иметь возможность приобрести неожиданный товар.

Юлю Стас заметил издали. То есть, он не знал, что это Юля, он вообще, видел её первый раз в жизни. Просто молодая женщина стоит с протянутой рукой, словно милостыню просит, а рядом, ухватившись за материну юбку, топчется малыш лет двух или трёх, кто их сейчас различит, дистрофиков… И все же, хотя ещё и лица было толком не рассмотреть, вдруг перехватило дыхание, и сердце забилось с перебоями.

Случается такое, очень редко, может быть, раз в жизни, а у иных и вовсе никогда, но встречает человек девушку и словно задыхается от удивительной её красоты, и, ещё не зная о ней ничего, понимает, что это она, та, которую он искал всю жизнь. И мужчина идёт, забыв о делах, работе, о семье, если на несчастье успел её завести. А если нелепые обстоятельства не позволили подойти и заговорить, то волшебный миг уже не повторится, и, даже встретив её лицом к лицу, человек не узнает ту, которая могла составить его счастье.

Стас спрыгнул с телеги и двинулся сквозь толпу. За оставленные вещи он не беспокоился: никто не осмелится воровать у ходока, возмездие настигнет вора, как бы ловок он ни был, и будет всегда одинаковым: смерть немедленная и безобразная.

Юля не была нищенкой. Она пыталась торговать. На раскрытой ладони лежала пара серёжек с голубоватыми топазиками. За такие сейчас можно выменять разве что варёную свёклу.

– Меня зовут Стас.

Юля не ответила, но вскинула глаза, и Стас увидел где-то за пределами взгляда мерцающие огоньки. Не голубоватые, какие были у ребят, которых он привозил домой, и не с малахитовой прозеленью, что он видел у Раисы Степановны и подозревал у себя. Огоньки были почти бесцветны, лишь с лёгкой дымкой, какая отличает чистый раухтопаз.

Сердце трепетало в районе горла. Стас, испугавшись, что чудесное наваждение исчезнет, поспешно сказал:

– Я ходок из ближних деревень. Поедешь со мной? У нас всяко лучше, чем здесь. Парня твоего прокормишь. Это у тебя сын?

– Сын.

– Ну, так поехали.

– У меня муж в Петербурге.

– Где тот Петербург? – воскликнул Стас, стараясь не думать, что у него тоже в Петербурге жена, которой он не видел уже два года, и вестей оттуда никаких не имел.

– И потом у меня здесь подруга, тоже с ребёнком, мы весь последний год вместе выживаем… – как ни странно, именно эти слова решили ход разговора. Худая женщина – а толстых здесь и не было – с блёклым, незапоминающимся лицом, вдруг произнесла:

– Юленька, ты поезжай. Не сама, так хоть Лёника спасёшь. Всё равно, мы здесь не выживаем, а вымираем.