Тёмное прошлое - Эдмонд Мур Гамильтон

Я машинально выглянул наружу. И увидел, как четыре сверкающих летательных аппарата, похожих на капли, мчались неподалёку, приближаясь к нам.

Металлический голос зазвучал с панели в кабине.

— Приказано задержать. Следуете за нами.

Джере тяжело вздохнул:

— Следую.

Я взглянул вперёд, потому что там был свет. И тут я увидел побережье материка. Там не было шторма, и я мог его ясно разглядеть.

И это было не то мрачное побережье Новой Англии с фермами и разбросанными тут и там городками, что я знал, казалось, всю жизнь. Это не было похоже ни на что из виденного мною раньше.

И к северу, и к югу, насколько хватало глаз, тянулись огромные симметрично расположенные освещённые пилоны, сверкающие башни города, уходящего в бесконечность. Над ними мелькали каплевидные флиттеры, похожие на наш и нашего мрачного эскорта, а на улицах горели огни и двигались машины.

— Это неправда, — затряс я головой. — Я не помню этого. Нет, я не могу…

Я падал, погружаясь в нереальность, и вся ткань Вселенной рвалась на части, а мой разум требовал чего-то осязаемого, за что можно уцепиться, чего-то реального…

Ларил, наблюдая за мной со слезами на щеках, воскликнула:

— Джере, ты был прав. Он этого не вынесет. Прости меня, Вэл…

Призма в её руке громко зажужжала, и я погрузился в умиротворяющую тьму.

Я вышел из той тьмы в лабораториях психомеханики, снова став самим собой. Опытные специалисты пробудили во мне воспоминания, ими же ранее и отключённые, и я вспомнил свою жизнь, настоящую жизнь Вэла Адамса в 2188 году.

Детство, отрочество, школу и университет, семью и друзей — я вспомнил всё. И я вспомнил проект «Свободная воля» и негодование, побудившее нас, молодых учёных, организовать этот небольшой протест против Советов. Ложные воспоминания о жизни Вэла Адамса в 1951 году — они всё ещё были у меня, но теперь я знал, что это фантомы, которых никогда не существовало.

Они отвели меня в офис, и я сел за стол напротив худощавого, немолодого и перегруженного работой человека, олицетворявшего в моём незначительном случае величие Советов.

— Такого преждевременного прерывания Коррекции ещё никогда не случалось, — обеспокоенно заметил он. — Это делает ситуацию несколько неловкой. Психологически невозможно провести Коррекцию вам или вашим двум друзьям теперь, когда они увидели остров и Хранителей.

Он отложил просматриваемые бумаги, и взглянул на меня, говоря тем отстранённым, но в то же время искренне озабоченным тоном, являющимся отличительной чертой правительственного чиновника.

— Повлияла ли на ваши взгляды та небольшая Коррекция, которую вы претерпели, Адамс?

— В некотором смысле, — ответил я. — Но не в том, что вы имели в виду. Я по-прежнему протестую против неоправданного распределения учёных Советами. Научные исследования должны быть свободными.

Он покачал головой.

— Свобода — прекрасное слово. Животное, прячущееся в лесу, свободно. Но мы давным-давно вышли из лесов. И каждый наш шаг вперёд означал, что мы отказываемся от части этой свободы ради общего блага.

Он помолчал, затем продолжил:

— Вы жили, совсем недолго, в те дни, два столетия назад, когда не было Руководящих Советов, когда нации могли свободно уничтожать друг друга, когда учёные занимались созданием оружия вместо того, чтобы бороться с настоящими врагами человечества. Война, болезни, искалеченные жизни — какое-то время вы были одним из тех, кто жил в таком мире, и теперь вам следовало бы понимать всё лучше.

Я подумал о никогда не существовавшем Вэле Адамсе, и о его душевной боли, и покачал головой, а потом сказал:

— Да, у них, у этих людей, была тяжёлая жизнь. И всё же из своей боли они построили наш мир. Я продолжаю задаваться вопросом, что же они построили.

Он, выглядя немного недовольным, начал аккуратно складывать изучаемые бумаги.

— Я боялся, что так и будет, — вздохнул он. — Ваше исправление прервано вашими друзьями, действовавшими из лучших побуждений, и мы не виноваты, что вы пришли в себя со спутанными воспоминаниями и противоречивыми эмоциями.

Он аккуратно написал что-то на каждом из трёх листов и сказал, не поднимая глаз:

— Я разрешу вам троим вернуться обратно к вашей обычной работе, но на этот раз в колонии Ганимед. Это пока не самое удобное для жизни место, и будем надеяться, что тамошний менее организованный порядок вещей больше подойдёт для вашего темперамента.

Когда я поднялся, он добавил:

— В старые мрачные времена, кажется, считаемые вами достойными восхищения, вас бы отправили в тюрьму. Тогда в качестве наказания даже убивали людей. Подумайте на досуге об этом.

Моё скромное дело было улажено, и я вышел. Ларил и её брат ждали меня в коридоре, и я удивился, как я смог о них забыть.

— Ганимед, — сказал я, и Джере кивнул.

— Я знаю. Что ж, теперь всё будет по-другому. И мы продолжим проект «Свободная воля».

— Да, — согласился я.

Он ушёл, а Ларил подошла ко мне, её глаза с тревогой всматривались в моё лицо.

— Ты снова стал собой, Вэл?

Я обнял её, и она тут же расслабилась. Прежняя любовь к ней вспыхнула во мне, и я поцеловал её, долго и крепко.

— Всё такой же, — тихо сказал я ей. — Всё такой же.

Но даже произнося эти слова, я задавался вопросом. Действительно ли я стал таким же? Она была той Ларил, что я любил, смуглой, страстной и сильной, и я всё ещё помнил и любил её. Но теперь в моей памяти был кто-то другой, кого раньше не было. Улыбающаяся девушка с золотистыми волосами и счастливыми глазами, никогда не существовавшая для остального мира, но всё ещё существовавшая для меня.

Я сказал себе, что уголок моего сознания, продолжающий кричать «Мэри, Мэри!», не будет вечно тосковать по призраку.

Но один старый поэт сказал, что кто много жизней пережил, тот умер много раз…[1]

И я задумался.

© Перевод: Андрей Березуцкий (Stirliz77)

Примечания

1

О. Уайльд. Баллада Редингской тюрьмы.