Вместо кожи — червивая шкура - Борис Геннадьевич Богданов

стоит. Откажется. А если согласится — ещё хуже: кто ж поверит тому, что позволил любимую убить? И кто к нему спиной повернётся?

Ох, плохо вышло!

Панкрат говорил и говорил, вспоминал что-то древнее и важное. Жан ссутулился, опустил бессильно руки — и вдруг прыгнул к Мустафе, что караулил ближе всех, на левом берегу. «Молодец, не сдался парень», — ещё раз пожалел Аркадий и крепче перехватил оружие.

Жан метался из стороны в сторону, но везде его встречали пики. Охотники деловито, как зверя, отжимали его назад, к обрыву.

Нога подвернулась на мокром камне, стопа потеряла опору. Жан взмахнул руками, извернулся, пытаясь устоять на краю обрыва, но сорвался. Сердце ухнуло в холодную пустоту, Жан закричал, но ставший вдруг твёрдым воздух лишил его голоса. Чистое небо вверху скачком затянула серая пелена. Засвистел в ушах ветер. Тело застыло, и даже пульс замолчал. Словно сердце ждало, как острые камни…

— Не задерживайтесь там с девкой, — сказал Панкрат. — Чего возитесь?

— Хорошая девка пропадает, — сказал Мустафа. — Может, попользуем напоследок?

— Своих пользуй, — процедил Панкрат. — Войны хочешь? Настоящей войны?

Мустафа замер, разглядывая Панкрата.

— Ты прав, — сказал он. — Я — дурак и головой не подумал. Сейчас нам всем плохо.

Панкрат дёрнул щекой.

От края вернулись хмурые охотники.

Аркадий остановился возле Панкрата, помолчал, выбирая слова:

— Что, брат, перезимуем теперь?

— Теперь — да, — ответил тот, — теперь — хватит припасов. Расходимся!

— Стой, — поднял руку Мустафа. — Мальчишку отдай?

Панкрат виновато покрутил головой и полез в кусты. Вернулся, прижимая к себе спящего ребёнка.

— Конечно, — сказал, передавая мальчика Мустафе. — Прости, забыл.

— Квиты, — буркнул Мустафа и, не оборачиваясь, пошёл прочь.

Лизавета увидела Мустафу с ребёнком на руках и рванула ему навстречу, забыв, что сжимает в руках вибриссы. Обиженный слон завозился и загудел. Девушка не услышала. Она целовала и ласкала брата. Филька лупал глазами и сонно отмахивался.

— Спасибо, вот спасибо-то! — радовалась Лизавета. — Мы всё обыскали, о плохом думать начали. Он где был? А Жан?

— Нету больше Жана, — сказал Мустафа. — С ксени связался, сам ксени стал. Вот, мальчонку украл, едва отбили!

Лизавета охнула и крепче прижала Фильку к груди.

— Поехали, Лизавета! — сказал подошедший Аркашка. — Для тебя всё, ну, почти всё закончилось, а нам ещё с Жановым отцом говорить. Давай мальчишку. Не бойся, не уроню! И трогай уже.

…ударят в спину. Вместо этого его приняла тонкая сеть. Застонала, растянулась — и подбросила Жана вверх. Раз, другой — сеть успокоилась, и Жан повис, словно в гамаке. Сквозь мелкую ячею он увидел бесконечную, тянущуюся в обе стороны каменную стену. Ниже начинался более пологий склон, заполненный щебнем и валунами, между которыми извивалась тропинка и росли ели. Сеть была растянута между вершинами елей и вбитыми в скалу ржавыми крючьями. Вершина скалы терялась в близких облаках.

Жан завозился, пытаясь встать на ноги.

— Аааа!..

Чуть в стороне, не переставая визжать, упала Маринка. Жана опять подбросило и уронило, потом девушка скатилась к нему и замерла, дрожа и всхлипывая.

Снизу задувало холодом. Надо было уходить, пока ветер не выстудил их до костей. Они кое-как поднялись и двинулись в сторону ближайшего дерева.

— Бегу-у… — внизу появился совсем седой — Жан никогда раньше не видел таких старых людей — дед. На спине он тащил ворох тряпья. — Спускайтесь скорее, там лесенка есть! И ведь всё время нагишом кидают! Одёжки жалко?

Едва спустились, старик накинул Маринке на плечи что-то тёплое:

— Вот так. Мальтузианцы ваши дурные, что: детишек всех перекидали, за взрослых принялись?

— Кто? — не понял Жан, пытаясь попасть в рукава. От холода и запоздалого страха не слушались руки.

— Да эти, ваши, — старик мотнул головой в сторону вершины. — Постойте-ка, сейчас обувь найдём. Не ахти, но спуститься хватит…

Федрылич — именно так или похоже назвался дед, а Жан не переспросил — был сторожем при сетке, человеком не самым важным, и за годы выжил из ума. Он рассказывал, как давным-давно люди спустились сюда на большой железной птице, а потом рассорились и разделились; половина осталась внизу, а остальные полезли на гору… А потом Жан слушал вполуха, потому что любому понятно, что железная птица летать не может и сразу упадёт. Даже ксени — Жан покосился на Маринку — летают на живых тварях. И детишек никто, конечно, не кидал. Как же это возможно — маленьких с обрыва сбрасывать? Придумал дед… Хотя… их-то сбросили, но чтобы деток?

За лесом потеплело, тропка стала пологой, и начался луг. Посередине луга торчала серая гора, похожая на спору, зарывшуюся одним концом в землю. Она была покрыта дырами, и к самой большой вела блестящая лесенка.

— Оставили, видишь, вход для ребятишек, — сказал Федрылич, когда они подошли вплотную. — Деревня ниже, — он махнул рукой. — А это… Пусть играют.

Изнутри, в самом деле, раздавались детские голоса.

Жан не удержался, постучал по каменному боку, и гора запела! Чистым металлическим голосом, как железо под молотом кузнеца.

— Это сколько ножей сделать можно! — поразился Жан.

— Что? — переспросил Федрылич. Потом зашёлся в хохоте. Откашлявшись и вытерев рот, он помрачнел и сказал:

— Ты прав, парень, хоть и не знаешь почему. Чтобы так жить, не стоило лететь в такую даль. А ножей и кастрюль вправду много вышло бы…

Жан оглянулся.

Серая стена висела над лесом, покрытая шапкой облаков. Там его оплакивал отец, ждала невезучая Лизавета. Там творили зло бывшие товарищи — Аркашка и Мустафа, детоубийцы, которые придумали ксени себе в оправдание. Панкрат не врал, и полоумный старик сказал правду.

Он вернётся и наведёт дома порядок, решил Жан. Позже, когда точно поймёт, что к чему.