Юрий Бурносов - Право хотеть

Агнер в ответ скорчил гримасу из разряда «да вы с ума сошли!» Посредственно скорчил, наигранно, оценила Катя, на троечку по пантомиме. Глаза у агента были холодные и злые.

— А ты, девонька, — обратился режиссер к Кате, — заслужила пару дней отдыха. Загранпаспорт есть?

— Нет, — пискнула Катя.

— Ерунда, сделаем!

Таких снов Катя не видела с детства. У нее над кроватью висела картинка — страничка из глянцевого журнала: море, пальмы, песок и белая яхта на горизонте, и каждый раз, засыпая, Катя мечтала перенестись в этот волшебный мир, где всегда тепло и солнечно.

Кажется, получилось. Над бирюзовой гладью моря в лазурно-прозрачном небе плыли легкие, будто нарисованные акварелью перистые облака, а яхт в бухту Ибицы набилось столько, что и не сосчитать — под лесом мачт и шатрами белоснежных парусов обитало племя загорелых миллионеров с длинноногими девицами в бикини, по две штуки на одного миллионера. По набережной проносились дорогущие машины, но сюда, на балкон десятого этажа пятизвездочного отеля долетали лишь крики чаек и музыка с дискотеки напротив.

Сон определенно удался. А самое главное — это был не сон.

— Доброе утро, Катенька! — Сторицкий с самого утра облачился в пурпурный халат, а на шею повязал шелковый платок. Чашечку эспрессо он держал чуточку манерно, отставив мизинец.

А все-таки он голубой, подумала Катя, потягиваясь в шезлонге. И номер себе снял отдельный, хоть и с общим балконом, и одевается как Боря Моисеев, и ведет себя… Интересно, он Сафьянову-то трахнул? Или так, для престижу подобрал? А уж тетю Нелли и нормальный мужик не стал бы. Точно, гей.

— Доброе утро, Михаил Филимонович! — поздоровалась Катя, отставив бокал с дайкири.

— Как вам тут? — хитро прищурился Сторицкий, кивнув на пейзаж Ибицы. — Нравится?

— А то! — выпалила Катя и тут же смутилась. Вышло вульгарно, но Сторицкий только усмехнулся.

— Скажу вам правду, Катюша, что на вашем месте должна была быть другая девушка.

— Сафьянова? — Сегодня язык у Кати определенно опережал мозг.

— А вы откуда ее знаете?

— Мы же однокурсницы… Ну, у Нелли Васильевны, — смутилась Катя.

— Ах да, конечно! Так вот. Марго меня крупно подвела. А я не люблю, когда меня подводят. Очень крепко не люблю.

Сторицкий на мгновение превратился из добренького дедушки в престарелого нациста, всю жизнь скрывавшегося под чужой личиной — у Кати аж мороз по коже пошел.

— А что там Глинин? — она предпочла поменять тему разговора. — Выздоравливает?

— Глинин, — вздернул бородку режиссер, — идет на поправку. Агнер об этом позаботится. Не переживайте.

— А чем он болен? — округлив глаза, сыграла наивную простушку Катя.

Сторицкий присел на соседний шезлонг, закинул ногу за ногу и пригубил кофе.

— Катюша, есть секреты в нашей профессии, которые я могу доверить только очень надежным людям. Тем, кто меня не подведет. Вы ведь меня не подведете, как Марго?

Катя вспомнила облезлое общежитие театрального института — отваливающая штукатурка на стенах, рассохшаяся мебель, загаженные сортиры на этаже, одна душевая на всю общагу (помоешься, а потом иди, голая и мокрая, в одном полотенце, обратно к себе в комнату, сжимая в руке выстиранные прямо под душем лифчик и трусики, и каждый встречный урод норовит если не облапать, так хоть спошлить), три тупые коровы-соседки, дешевый портвейн, дешевые сигареты, дешевые мальчики с сальными волосами и сальными мыслями, репетиции до двенадцати ночи, пьяная вахтерша, бесконечные пересдачи, какие-то халтуры в массовке — а потом посмотрела на горизонт, где море смыкалось с небом, и покачивался белый парус изящной яхты, и выпалила:

— Я никогда вас не подведу, Михаил Филимонович!

— Это очень хорошо! — совершенно по-детски, разве что в ладоши не захлопал, обрадовался Сторицкий. — Это просто замечательно. Тогда подпишите вот здесь. Это соглашение о неразглашении, пустая формальность.

Катя подмахнула протянутую бумажку не глядя. Расписываться уже входило у нее в привычку: сначала Агнер с его отказом от претензий, потом куча анкет и заявлений в паспортном столе, где ей, благодаря связям Сторицкого, за полдня выправили паспорт — новенький, пахнущий типографской краской, с блестящим ламинатом поверх фотографии (вид у Кати получился испуганно-ошарашенный, ну и черт с ним!) пропуск в сказочный мир, ключ от всех дверей — а теперь вот она подписала соглашение о неразглашении, так и до контракта недалеко… Т-с-с, приказала себе девушка, только не сглазь!

— Так вот, Глинин, — режиссер огладил бородку и подкрутил усы. — Савва Глинин. Как там, у критиков? Гений, чей дар объединил в себе пронзительность Смоктуновского, экспрессивность Аль Пачино, искренность Депардье и выразительность Джека Николсона. Мое открытие. Мой прорыв. М-да…

Сторицкий выдержал паузу. Катя терпеливо ждала.

— Я познакомился с Саввой шесть лет назад. В психушке. Навещал Нелли, она лечилась от депрессии, вызванной нашим разводом. Савва, на первый взгляд, был абсолютно типичным шизиком. Провинциальный актер, свихнувшийся на почве профессии. Даже навязчивую идею он позаимствовал из анекдота — считал себя Наполеоном. Но как он себя держал!.. А я искал статиста для «Трафальгара». Вот и договорился с Агнером — лечащим врачом Глинина — о небольшой услуге. Всего один эпизод. Практически без слов. «Оскар» за лучшую роль второго плана. «Золотой медведь». Гран-при в Каннах. Ну и «Ника», разумеется. Безумный, неслыханный успех! И у кого? У шизика из дурдома.

Не глядя, Катя нашарила бокал с дайкири и сделала большой глоток. Глинин — сумасшедший? Но как же остальные роли?

— Глупо было упускать такой шанс, — Сторицкий словно прочел ее мысли. — Вручить человеку «Оскар» и вернуть обратно в палату с мягкими стенами? Даже Агнер со мной согласился. Он выписал Глинина задним числом, а потом мы заключили с ним договор. Агнер стал агентом Глинина. И персональным доктором заодно.

— А его болезнь? Шизофрения, да?

— Диссоциативное расстройство личности. Актерский дар, возведенный в степень. Входя в образ, Глинин перестает играть, и начинает жить. Он на самом деле считал себя Наполеоном. Графом Монте-Кристо. Шерлоком Холмсом. Петраркой. Маньяком-убийцей.

Девушка мимо воли погладила шею. Синяки уже почти сошли.

— Да-да, — кивнул Михаил Филимонович. — Он действительно хотел тебя убить. Он все делает по-настоящему. Поэтому я снимаю сцены только подряд. И никаких дублей. Иначе Савву начинает клинить.

— С ума сойти, — пробормотала Катя.

— А вот этого не надо. Хватит с нас одного сумасшедшего на площадке. Агнер подобрал препараты, чтобы поддерживать Савву в форме. А после роли — гипогликемическая кома и электрошок. Потом — пять-шесть сеансов гипноза, и Савва становится другим человеком. И пусть Станиславский попробует не поверить… Метод Сторицкого, я бы так это назвал, если бы мог кому-нибудь рассказать. Но — увы, не могу. Общественность не одобрит.