Владислав Бахревский - Журнал «Приключения, Фантастика» 3 95

— Чтоб без молока не возвращалась! — наказал он и пошел на мельницу.

В мельнице стоял полумрак. Несколько узких полосок солнечного света, протиснувшихся в щели в крыше и стенах, пронизывали помещение наискось к полу, из-под которого слышался мышиный писк. Мирошник зачерпнул горсть муки, оставленной ему ночным гостем, удивился ее твердости и колючести, попробовал на вкус. Мука была костяная. Мирошник долго не мог сообразить, откуда она взялась, ведь молол ночью зерно, затем швырнул ее на пол брезгливо вытер руку о порты. Новая догадка заставила его побежать в горницу к красному углу. Вместо серебряного ефимка за иконой Николы-угод-ника лежала круглая ракушка.

— Ну, водяной, ну, мразь речная!.. — захлебнувшись слюной от обиды, мирошник не закончил ругань угрозой, побежал на плотину.

По воде в затоне пробегала легкая рябь, образованная ветерком, лениво шелестели камыши. Около них плавала серая дикая утка в сопровождении двух десятков желтых утят. То тут, то там всплескивала рыба, а на мелководье выпрыгивали стайки мальков, вспугнутых окунем или щуренком. На верхней лопасти колеса висел венок, цветы в котором увяли и поблекли. Мирошник скинул венок в воду, размахнулся левой рукой, в которой была зажата ракушка, но бросил не сразу, сначала крикнул, глядя в темную реку:

— Подавись своей обманкой, харя мокрая! Ракушка не долетела до воды. Упав со звоном на склон плотны, она превратилась в серебряный ефимок, сияя в солнечных лучах, покатилась к воде. Мирошник рухнул, пытаясь накрыть монету телом, промахнулся и пополз за ней на брюхе. Ефимок катился все медленнее, будто дразнил человека, а когда его чуть не накрыли ладонью, вдруг подпрыгнул на полсажени и канул в воду. Неподалеку от того места из воды вылетел огромный черный сом с фиолетовыми глазами, раззявил, как в улыбке, огромную пасть, затем упал брюхом на воду, шлепнув широченным хвостом и обдав мирошника фонтаном брызг.

Мирошник скривил лицо и затряс бородой в безмолвном плаче. Горевал долго — брызги на лице успели высохнуть. Тяжело вздохнув, он пошарил по карманам, проверяя, нет ли там денег, — и вздохнул еще тяжелее. Какое-то воспоминание просветлило его, мирошник подскочил и побежал к тому месту, где видел цветущий папоротник. Попадались ему лишь крапива и иван-да-марья, папоротник здесь отродясь не рос. Опять помрачнев, мирошник снял шапку и шваркнул ее об землю. Из шапки выбилось белое облачко, которое подхватил и утащил за собой ветерок. Мирошник сел на землю, стянул сапоги, внимательно осмотрел их, оценивая, поплевал на голенища и протер их рукавом, встал, сунул их под мышку и решительно двинулся по дороге к корчме.

ТОЛМАЧ

Рассказ

На деревянных крепостных стенах собрались почти все горожане: вооруженные мужчины в шлемах и кольчугах молчаливые и суровые, встревоженные женщины, которые часто ойкали плаксиво и обменивались негромкими фразами, беззаботные мальчишки, которые, привстав на цыпочки, выглядывали поверх зубцов стены и удивленно восклицали, тыча пальцем в то, что их поразило, или сновали у костров, на которых в больших чанах кипятилась вода, или у груд оружия, сложенных на площадках у башен, примерялись к двуруким мечам, длинным и тяжелым, пытались натянуть боевой лук, большой и тугой, махнуть булавой шипастой и с кожаной петлей в рукоятке, делая все это весело, не задумываясь о беде, нависшей над городом, — безбрежной, как разлившаяся река, орде степняков на малорослых мохнатых лошадях. Басурманы с гиканьем и свистом сновали в разные стороны и поджигали все, что попадалось им на пути, и клубы дыма казались частью орды и вместе с ней приближались к городу.

Пока на крепостных стенах готовились к битве, на птичьем дворе она была уже в полном разгаре. Сцепились два петуха — черный, без единого светлого пятнышка, и красный, с радужным ожерельем на шее, — оба крупные, крепкие и люто ненавидящие друг друга. Гордо выпятив грудь, они прошли по кругу против хода солнца, злобно косясь, затем одновременно бросились, подлетев, в атаку, столкнулись в воздухе, забили клювами и крыльями, и мелкие перышки, черные и красные, плавно закачались в поднятой петухами пыли.

За поединком наблюдали птичник — сухощавый старичок, безбородый и с крючковатым, хищным носом, отчего напоминал изголодавшего коршуна, одетый в старый армяк с латками на локтях и в белых пятнах куриного помета — и толмач — дородный муж лет сорока, среднего роста, с крупной, лобастой головой, темно-русыми волосами и светло-русой бородой и усами, плутоватыми, зеленоватосерыми глазами, которые прятались в пухлых румяных щеках, одетый в нарядный темно-коричневый кафтан с золотыми пуговицами и шапку с собольей опушкой. Птичник все время дергался, переступая с ноги на ногу, размахивал руками и вскрикивал то радостно, то огорченно, и армяк мотылялся на нем так, что казалось, вот-вот расползется по швам и опадет на землю. Толмач стоял неподвижно, засунув большие пальцы рук за кожаный с золотыми бляхами ремень, и на застывшем лице не отражалось никаких чувств, как будто без разницы было, какой петух победит, вот только глаза неотрывно следили за дерущимися, и когда красный давал слабину, малость прищуривались.

Петухи расцепились, заходили по кругу, но теперь уже по солнцу, потому что у черного исчез передний зубец на гребне, из раны текла густая темно-красная кровь, заливающая левый глаз. Черный петух двигался чуть медленней, чем раньше, и часто дергал головой, наклоняя ее к земле, чтобы стряхнуть кровь. Увидев это, толмач презрительно сплюнул, попав прямо в середину гальки, что валялась в двух саженях от него.

На птичий двор забежал дружинник — здоровенный детина с румянцем во всю щеку, в кольчуге и шлеме и с мечом и булавой на поясе.

— Вот он где! — крикнул возмущенно дружинник, увидев толмача, подбежал к нему и схватил за плечо. — Бегом, князь зовет!

Толмач, продолжая наблюдать за петухами, левой рукой сдавил запястье дружинника, вроде бы не сильно, но у детины округлились от боли глаза и подогнулись ноги.

— Не суетись, — тихо произнес толмач, отпуская запястье.

Детина помотылял в воздухе рукой, погладил ее другой, снимая боль, посмотрел на толмача с таким благоговением, с каким не глядел и на князя, стал чуть позади и начал наблюдать петушиный поединок, не решаясь больше напомнить о спешном деле.

Петухи, подлетев, снова ударились грудь в грудь, вцепились клювами друг в друга и забили крыльями, поднимая пыль и теряя перья. Вскоре птицы скрылись в облаке пыли, и лишь по количеству вылетающих перьев можно было догадаться, что бьются они жестоко.