Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

белой глины, вместо одежды — набедренные повязки. Увешаны бусами, браслетами на щиколотках и запястьях, перьями, какими-то другими украшениями... Круг не замкнут, там, куда я ухожу в сторону пещеры, сохраняется пустое пространство. За кругом группой сидят барабанщики, отбивают четкий, сложный ритм... Я в такт начинаю кружить, подпрыгивать, падать на землю и снова подниматься. Следом приходит в движение и толпа, повторяя все за мной... Наконец, я падаю в изнеможении и, похоже, засыпаю или теряю сознание. А очнувшись — или проснувшись — уже никого не вижу, все, похоже, разошлись... Так что, вот тебе и весь обряд, если он был таковым.

Лишь однажды он закончился видимым результатом. Во время моего «танца» в круг вытолкнули молодого парня — абсолютно голого, без повязки, без бус, браслетов и перьев, ну, как мать родила. Он упал на колени посреди круга и нагнулся вперед, опершись руками о землю и вытянув вперед голову. Толпа взревела и заскакала еще сильнее. Следом вышел представительный мужчина, разукрашенный и «разодетый» богаче остальных, с почтением подал мне тяжелую суковатую дубину, и снова смешался с толпой. Крики и вопли стихли, только барабаны били громче и чаще. Я в «танце» сделал три круга вокруг парня и вдруг, внезапно, обрушил на него дубину. Угодил точно под основание черепа, выбил напрочь и atlas, и axis[5]...

Что это было — жертвоприношение, казнь преступника, что-то иное... честное слово, не знаю...

Но вечера, когда я сидел и любовался вершиной горы, снились нередко. Может потому, что от этого вида я получал явное удовольствие.

Большей частью я помню себя там, внизу. Иногда в «жилой» комнате, но преимущественно в «мастерской». В «студии».

Если в «жилой» обходился одним шаром, то в «мастерской» зажигал два или три, и они висели у меня за спиной, заливая светом все вокруг.

Рисовал самозабвенно. Истово, на грани экстаза.

Рисовал кистями, которые получаются из вымоченных и размочаленных концов веточек каких-то растений, рисовал пальцами...

Насколько могу судить, очень много времени занимало приготовление красок. Помню, растирал в порошок на специальном камне какие-то минералы, древесный уголь, смешивал в тыквенных сосудах с водой, с жиром, с кровью...

И как мне кажется, на один рисунок у меня уходили если не месяцы, то недели наверняка.

7

В походных условиях ужин закончился быстро. И Банник видел, с каким нетерпением ждал его окончания Тимошкин.

«Ну, прямо как еж у него в штанах... Ничего, парень, потерпишь. Я дольше ждал».

Предвосхищая вопросы и нелепые предложения, вроде как немедленно снова лезть в пещеру, Банник сказал:

— Завтра трудный день. Распределим роли. Итак, сам я обследую «жилую» часть, Саша и Сергей, поступаете в распоряжение Виктора Анатольевича. Стремянки у нас же нет? Нарубите жердей, сколотите ему помост метра полтора высотой — для съемок крупным планом. Наладьте освещение. Саша, на тебе еще и охрана лагеря... Виктор Анатольевич, не мне вас учить — фотосъемка сначала общая, с перекрытием, только потом крупные планы... Да, и приготовьте контейнеры для проб. Вопросы есть?

Шишков мыслил правильно. Рационально и практически.

— Николай Осипович, как много у нас времени?

— Неделя, не больше. Через два-три дня нами заинтересуется служба, ведающая туристическими восхождениями. Может, еще найдутся любопытные. Тут же территория национального парка. Бумаги в порядке, но все же... Так что, работаем аккуратно.

Постель Баннику приготовили в палатке, но он туда не пошел. Расположился в машине, попросив оттуда Волкова.

«Дневального» на ночь решил пока не выставлять — места отдаленные, людей первое время можно не опасаться. Опасных зверей здесь нет — они далеко, много ниже, в собственно саванне и буше. Но ружья по приезду распаковали, приготовили. Все же — Африка!

Утром, прихватив дополнительно по фонарю, в пещеру отправились вдвоем с Тимошкиным. В двух сумках несли приготовленную с вечера фотоаппаратуру.

По его настоятельной просьбе, почти мольбе, Банник прошелся вдоль стен «картинной галереи», подсвечивая фонарем.

— Виктор Анатольевич, все охи и ахи — в карман! Сейчас не лекции читать, а работать, времени у нас в обрез. — Он властно оборвал Тимошкина, который сходу заявил, что, мол, категорически отказывается проводить какие-либо аналогии с известными пещерами типа Альтамира или Ласко, Труа-Фрер или Шове, и принялся взахлеб восхищаться сохранностью местных рисунков, восторгаться их экспрессией, проработкой деталей, какими-то иными художественными особенностями... Не это главное, далеко не это.

В «жилой зоне» Банник сразу прошел в угол, остановился над скелетом.

«Ну что ж, здравствуй! Как там тебя по-настоящему... Вот и свиделись, получается... Значит, разобрал лестницу, заложил изнутри вход и лег умирать. Говорят, так делают слоны, тоже уходят в потаенное место... А может, верные люди сберегли покой — там, где жил, где работал. Логично и понятно. Все же, можно сказать, вся жизнь прошла здесь. И дело всей жизни — тоже здесь!»

Лучом фонаря Банник повел вокруг.

В каменных нишах и на плоских камнях вдоль стен — когда-то бывшие одеждой полуистлевшие шкуры и перья, немногочисленные сосуды разнообразной формы и размеров, инструменты — каменные ножи, скребки, молотки. Отдельно — оружие: копья, щиты, дротики, дубинки... Еще в одной нише — деревянные расписные маски...

И все на вид очень неплохо сохранившееся. В пещере сухо, температура постоянная, отчего бы и не сохраниться...

Археологом Банник не был, оценить возраст этих предметов даже приблизительно не пытался. Понимал одно — пожалуй, речь может идти о веках, а то и о тысячелетиях... Ладно, подождем до дома. А там радиоуглеродный анализ покажет. Нужно только грамотно подобрать образцы. И этим он займется сам.

Да, и еще...

Он подошел к нише слева. Осторожно, одним указательным пальцем потрогал крайний сосуд — высушенную тыкву грушевидной формы со срезанной верхушкой. В таких ему приносили воду, молоко, мутный слабоалкогольный напиток, напоминающий пиво... Сосуд оказался прочным, стенки его затвердели до каменного состояния.

Банник так же осторожно просунул в него руку, зачерпнул с десяток камушков. При фонаре на ладони они казались слегка запыленные, но все равно отозвались на его луч внутренними переливами и игрой света.

Самый мелкий с хорошую горошину, самый крупный — почти с орех-фундук.

«Ну что ж, — усмехнулся про себя Банник. — Даже один такой камушек финансово оправдывает нашу экспедицию».

Он достал из кармана полотняный серый мешочек, бережно пересыпал в него алмазы из всех трех сосудов. Прикинул на руке — килограмма три-три с половиной. Интересно, сколько это в каратах?.. Правда, там еще ценится и чистота камня, и окраска.

Сейчас выносить из пещеры не желательно, здесь сохраннее.