Татьяна Мудрая - Яр-Тур, Буй-Тур...

— тихонько прочла моя жена стихи великого литвина.

— Да уж, сплошной мрак. Я не думал, что тут такое. Неужели нарочно не чистят?

— Здесь, в глубине, — да. Отсюда текут ручьи и реки, что питают всю пущу и ее окрестности. Здесь кормятся все до единой мелкие твари, и дыхание болот обновляет воздух вокруг.

Как бывало нередко, Елена сбилась на некий старомодный, торжественный речитатив. Почти библейский, подумал я.

Тем временем мы проехали дальше.

— Смотри теперь в другую сторону, Михась.

Камни. Суровые глыбы камней, поросшие высоким мхом и небольшими деревцами. Какой-то безумный лабиринт, состоящий из ям, колдобин и руин.

— Замчище.

— Тут чего, замок был?

— Наверное. Ходить почти нельзя — нога проваливается. Сколько тут глубины — никто не знает. Какие-то эманации оттуда идут… странные. Это из-за них все достижения цивилизации иногда отказывают: точно некий купол их отсекает. Остаются одни природные токи.

— Вот не могу поверить, что наши предки и особенно современники этим не заинтересовались.

— Смотря какие современники. Лесные молодцы явно умеют этим пользоваться на полную катушку.

— Ну, ты и сказала. Мы не умеем, а они, значит, могут?

Жена пожала плечами:

— Не хочешь сказок — не слушай сказок.

— Я и не слушаю, — отрезал я…

И на полном ходу вляпался во что-то всем стальным брюхом.

Нет, это была не коряга и не промоина. Просто аккумуляторы дружно сдохли, как перед атомной войной. И радио. И оба мобильника: мой и женин.

Мы остались наедине с дикостью и варварством.

Впрочем, моя жена казалась такой спокойной, будто сама это всё подстроила.

— Ага. Вот она, моя любимая зона. Пана Трохимчука именно это и фраппировало, — сказала она непонятно. — В смысле — загоняло во всякие там дома отдыха для невротиков и ипохондриков. Не беда, мы уже рядом.

Я отчего-то понял ее так, что все эти электромагнитные — или какие там еще — аномалии случались именно «рядом». Но тут Елена вышла из машины, подхватила меня с шоферского места под локоток и повела.

После мрачных картин, что мы оба лицезрели всю дорогу, здесь было солнечно — смешанный лес, обычный для пущи, перетек в поляну, обведенную по краю приземистыми липами с широкой золотистой кроной.

— Вот, можно сказать, мы и дома, — вздохнула Елена.

И тут до нашего слуха донеслось глухое ворчание, похожее на храп или на хрюканье великанской свиньи.

— Господи мой Диоген, — невнятно произнесла жена.

Старый, матерый зубр, самое воинственное животное пущи, выломился из кустов наперерез. Рога у него показались мне размером с колесо БЕЛАЗа, борода достигала колен. Одинец покосился на нас багровым глазом, махнул лобастой головой и на полной скорости попёр к нам.

Говорят, в такие минуты перед тобой проносятся все старинные способы избегнуть смерти от рогов и копыт сего легендарного зверя: укрыться за тонким (почему тонким?) деревом и бегать вокруг него, лечь под толстое поваленное бревно и быстренько туда закопаться…

Но я успел только завопить — или, скорее, сдавленно пискнуть.

Потому что навстречу зубру, отпихнув нас крутым боком, пронеслась рыжевато-бурая туша. Чудовищный бык двигался стремительно и плавно, как дельфин в океане, — да ведь тут и была его родная стихия. Стал перед шерстистой глыбой, выставив неимоверной длины рога, и замычал — утробно, гулко, звучно.

То был Всеволод.

Зубр не проявил ответного азарта. Коротко взмыкнул в ответ, копнул землю разок другой и удалился с небрежной миной победителя в рестлинге.

— Диоген не на своем участке пасся, вот его Сёва и приструнил, — удовлетворенно объяснила мне жена. — Куда против него попрешь — главный радетель и защитник. О, Севичек, мы ведь к тебе за помощью.

На этих словах тур поворотил башку, с умным видом наблюдая, как она достает из кармана куртки нечто вроде окарины и прикладывает к губам.

— Ультразвук, — объяснила Елена.

— А это зачем?

— Ну, не могу же я мычать с обертонами, — ответила она слегка загадочно.

После серии коротких трелей и долгих свистков бык наклонил голову, потом задрал ее к небу и коротко рявкнул в сторону чащи.

Через минуту или две оттуда повалило стадо в отменном боевом порядке. Впереди шествовали два мощных самца-альфа, судя по всему, сыновья Всеволода. За ними поспешали куда более легкие на ногу самки — рога у них были, вообще-то немногим хуже. В середине толпились малые телята — темные, как жуки, головастые, с потешным маленьким задиком и очень прыгучие. Крупные не по летам подростки деловито шныряли по бокам стада. Тыл защищали молодые быки-бета.

Подойдя к нашему неподвижному экипажу, стадо разделилось. Самые крупные особи сплотились вокруг кузова и стали помаленьку и очень целенаправленно его раскачивать — как бурлаки, которым поют «Дубинушку». Наконец, им удалось стронуть махину с места, и они, так же сдавив ее своей слитной массой, покатили ее задом наперед.

— Теперь не остановятся, пока не доставят в человеческую зону, — сказала жена. — Всеволод их в кулаке держит… Тьфу, ну как это еще выразишь? В общем, глава рода. Держу пари, он не одно это семейство содержит. Последнее время он и со мной не больно-то искренничает.

— Он чего, тебя понял?

— А то. Всяко умнее высших приматов, хотя и они, как я читала, куда большие умники, чем считают массы. Сейчас я ему четко объяснила, что нам требуется, а для того кой-какие звуки перевела в свист. Ты знаешь, что собаки и лошади переговариваются между собой «верхним языком», если не хотят, чтобы их слышали люди? Приплетают его к низким тонам?

Я покачал головой:

— Что-то похожее читал про одно племя латиносов. Ну ладно, допустим, он тебя понял. А отчего послушался — ручной? Или дрессура такая?

— Животные бывают одомашненные, прирученные и дрессированные. Всеволод не домашний: вообще-то и насчет обыкновенного фермерского быка так не скажешь. О корове — да. Так вот, я же тебе говорила, что туры от человека ничего не берут, разве что снисходят? И они не ручные: к пальчикам приложиться никто из взрослых и солидных не подходит, разве что малышня — рожки почесать. А дрессура — это же трюки.

На этих словах Всеволод, который до того бдительно надзирал за остатками своего семейства, прошествовал к нам, изображая на морде подобие широкой улыбки. Лег наземь, изящно подогнув одну переднюю ногу и вытянув другую, и мотнул головой себе за спину.

— Приглашает, — объяснила жена. — Мы же пешими остались. Спасибо, сынок. Михася ты тоже помнишь и любишь, верно?

— А это вот — разве не трюк?