Татьяна Мудрая - Яр-Тур, Буй-Тур...

Снова начались регулярные сводки с фронта: Всеволод и его гарем не пожелали кушать сено из стожков, как прочие твари. Щиплют озимую поросль, а из-под снега приноровились добывать корм рогом и копытом. Внутреннюю загородку Сёва разнес вдребезги и блюдет свой участок, совершая регулярные обходы.

— И что, сходится в бою с другими самцами? — спрашивал я. Я отлично помнил, что в прошлом крестьянские быки иногда задирались с матерыми зубрами-одиночками и кончалось это плохо для первых.

— Да нет, ничего такого не замечено. Вообще-то все твари разделили пущу между собой еще раньше, а его личный удел у Незнанова Рога оставался свободным.

— А как насчет того, что турицы — его сестры?

— В первом поколении инбридинг не приносит особого вреда, — с важностью объясняла моя жена. — Мы это делаем, чтобы сохранить чистоту генома. Главное, потом привлечь другие гены со стороны. Ну и вообще Сёва…

— Ну?

— Он, кажется, другой. Это из-за защитной оболочки. И из-за внешнего излучения.

— В чем дело? Разве оно не…

— Оно верхнее. Такое же, как у нас, людей. И я думаю…

Но тут Елена накрепко замолкала.

Следующее поколение турят оказалось весьма разнородным генетически — как будто в один хромосомный набор напихали вдесятеро больше генов, чем положено, и теперь они вырвались из-под спуда и начали разбегаться в стороны. Ну, или в одном ядре возникло несколько таких комплектов на выбор… Черные с подпалинами, рыжие, бурые в чепрачных пятнах, белые телятки — неужели их предок тоже бывал таким, удивлялся я, когда передо мной клали очередную пачку снимков, сделанных из космоса. Хм. Вертолетов наши детки к себе не подпускали — сразу уходили с открытого места.

Вот почему я так легко поддался на провокацию, когда жена предложила:

— Ты знаешь, я ведь в турий заповедник легко проникаю. В качестве бывшей нянюшки и кормилицы. Хочешь со мной? Шоферишь ты классно, а мой служебный механик просится в отпуск. Нервы ему, видите ли, подлечить требуется.

Когда я увидел, что за бронетехникой управляет этот водила, вопрос о нервах объяснился сам собой. Конечно, это был «лендровер» той замечательной автопороды, чьи непуганые стада бродят в пустыне Серенгети, близ кратера Геклы или по дну Грэнд-Кэньона. Восемь толстенных колес, все ведущие, спереди и сзади решетки толщиной в руку, сдвижная бронированная крыша, блиндированные (Ёлка так и сказала — блиндированные) стекла, автономные отопление и кондишн, электродвигатель на мощных батареях. Сверхпрочность и сверхпроходимость.

— Знал бы я, что это такой танк, не взялся бы рулить, — пробормотал я.

— Можно подумать, ты в армии не побывал, — пожала плечами моя Елена. — Да не бойся, там какой-то навороченный гидропривод поставлен. Разберешься.

И я стал испытывать своё новое счастье.

Ну что же — рулю эта махина и в самом подчинялась будто игрушка, была покладиста и приёмиста. Однако разогнать ее даже до ста двадцати в час никак не удавалось: будто встречный ураган начинал давить в лобовое стекло.

— Это ведь обзорный экипаж, — объяснила жена. — Идет на одном уровне со средним гепардом, а больше нам и не надо.

Так что мы погрузились и поплыли.

Что меня удивило — это не дорога на Беловежье, а зрелище самого леса. Ну да, от жены и ее друзей я слыхал, что из-за нового режима пуща не обведена привычной всем посетителям двойной изгородью из стальных прутьев, а лишь невысоким частоколом. Это чтобы местные жители могли свободней подпускать к турам своих коров. Ибо желающие осеменить скотину по старинке, вживую, находятся во множестве: платят небольшие деньги и оставляют внутри.

Так вот. На дальних подступах лес представлял собой как бы ленту черного крепа, которая появилась на горизонте и начала понемногу расходиться не раньше, чем наш транспорт приблизился к ней вплотную. Но и тогда темные стены грозно стояли с обеих сторон старой королевской дороги, как Волна в книжке про Далекую Радугу. Дорога смутно белела в неторопливо наступающей полутьме, сверху сияло частыми звездами небо, узкий месяц рождался над верхней кромкой леса. По сторонам пути вековые сосны, отсвечивающие тусклой бронзой, стояли массивными колоннами, а далее деревья, туман, свет и темень сливались в одну бесформенную массу.

Пуща выглядела так, будто время в ней остановилось и застыло янтарным комком.

— Как в старину, — вздохнула Елена.

— Откуда нам знать, как оно было в старину? — спросил я.

— Туры. Они помнят.

Пока мы ехали по ведущей вглубь дороге, начало рассветать, и стали видны уже те деревья, что в глубине. Вековые сосны и пихты здесь росли островками или были перемешаны с лиственными деревьями. Летом это, наверное, давало фон, переливающийся всеми оттенками зеленого и бледно-желтого, но сейчас, в канун осеннего гона, к этой палитре добавлялись золотые, алые и оранжевые, пламенные тона, Сосны и те горели яро начищенной медью. Липы и дубы тянулись к свету, как струна. Сиплый рев оленей, доносясь издалека, временами заглушал не только урчание мотора, но и наши голоса.

По бокам узкого шоссе блестели лужи — как говорила Елена, в них любили плескаться лоси.

— Тут, помимо зубров и оленей, и лоси имеются?

— Конечно. И косули, кабаны, волки, рыси. Волки втроем зубра завалят, рысь бы и в одиночку справилась, да мои ребятки не дают. Медвежье семейство прошлый год сюда запустили. Бобры селятся на здешней открытой воде. Знаешь, это ведь первое дело — речные работники. Их тут когда-то хватало. Люди оберегали бобров от всяких тревог и даже в старинный литовский статут включили, ибо…

Тут она процитировала:

— «Ибо вспугнутый бобр бросает работу, которая делает его полезным для бобрового сообщества».

— Самый трудолюбивый и социально защищенный зверь был когда-то, — я кивнул.

— Всё мои малыши обеспечивают.

Тут вокруг помрачнело, будто мы снова въехали в ночь.

— Вот, смотри налево, сейчас турью колыбель увидим.

Бурелом, груды деревьев, которые громоздятся на вышину двух человеческих ростов, высоченные пни, что торчат из этой массы как дубина великана, посреди свободных участков — сухие белые скелеты мертвых дубов. В ямах, которые остались после вывернутых падением корней, гниет вода, покрываясь цвелью.

«Лишь басня тёмная бежит подчас в народ,Что есть в средине пущ таинственный оплотИз вала старых пней, из кряжей и каменьев,Из груды мхов седых, разросшихся кореньев…»,

— тихонько прочла моя жена стихи великого литвина.

— Да уж, сплошной мрак. Я не думал, что тут такое. Неужели нарочно не чистят?