Владимир Яценко - Пленники зимы

– Да понял я, батя, – отмахнулся молодец, стеганул коней да и подался во дворец судьбе своей чёрной навстречу.

Что говорить? Встретились, снравились, слюбились. Да и как им не полюбить друг друга? Варвара-то во дворце кого видела, кроме старых генералов, шёлковыми платочками слюни вытирающих, да солдат, службой ушибленных. А тут молодец, косая сажень в плечах, высокий, улыбчивый, ржаным духом пропахший! А рожь золотая, она же сколько солнца до покоса в себя впитывает? Кто же перед солнцем устоит?

А у молодца что? Не так, что-ли? Он же всё больше под трёхпудовыми мешками пот собственный глотал, да пьяных возчиков материл, что вечно заторы у ворот мельницы устраивали. Где же ему красу девичью видеть? Работа каторжная, потому и доход, и почёт труду мельника немалый. Да только за день так умаешься, что вечером на девичьи посиделки в соседнее село в часе ходьбы – крепко подумаешь, прежде чем идти.

Пришла к ним любовь. Не спрашивая, пришла.

Будто аркан накинула…

Поначалу прятали свои чувства от себя, потом друг от друга. Вот только Варвара теперь всё чаще пекла, а Иван всё чаще во дворец наведывался. Пришло время, и открылись у них глаза, и была любовь, и небо в алмазах, и поняли они, что пропали. Не простит им царь этой любви. Ни ему, ни ей. Оба-то уже не дети малые.

Ясно им, что рано или поздно всё откроется. Хорошо, как поздно, а если рано?

Что делать?

Влюблённые они такие: всегда к этому вопросу приходят. Не может любовь непрошенная ни к чему другому привести, и ответ у всех одинаковый: бежать. Вот только, как?

Куда бежать – дело известное. Через перевал с купцами, а там по реке со сплавщиками. Глядишь, неделя-две, и жизнь новую, счастливую начать можно будет.

Кручинится Иван: как же любовь его из дворца-то выйдет? Но про то, как раз, Варвара утешила. Знала она ход тайный, под дворцовую стену червоточиной ползущий.

Радуется Иван, как ладно у них всё сходится: с вечера, после царёва ужина, ходом тайным Варвара из дворца выберется. За ночь до гор они доберутся. А там ещё полдня – и перевал…

Плачет Варвара, лица на ней нет: "Как же, Иванушка? Едва солнце встанет, завтрак царю положен: ватрушки с творогом. А как ватрушек не будет, то и меня хватятся.

Флажным семафором в момент по перевалам дружинникам весть эту передадут. И как подойдём мы к ним, тут нас сразу и повяжут"…

Кривится Иван. Не по душе ему это. Плаха – вот она, посреди площади. Да и кол вроде бы свободен. Только вчера горемыку сняли, двое суток бедолага маялся, умереть не мог, по доносу мытаря за трёхмесячную недоимку смерть лютую принял.

Что мытари – звери, то даже во дворце известно, но как же Ивану с Варварой со своей бедой справиться?

И решился молодец на дело неслыханное.

"Научи, – говорит он Варваре, – ремеслу своему кухарскому. Пока я во дворце царю готовить буду, ты на ту сторону гор выберешься. А я день за тебя отработаю, и за тобой вдогонку. Если запас продуктов сделаешь, чтоб из поставщиков никто не нагрянул, да челядь приучишь, чтоб посуду с едой в коридоре на столе принимали, на кухню не заглядывали, думаю, день продержусь, никто не заподозрит, что это я вместо тебя у плиты хлопочу"…

Смешным поначалу это предложение ей показалось. Виданное ли дело: мельника кухарским заморочкам обучать?

Да только брели дни за днями, всё горше ей становилось под царём стонать, о своём любимом слёзы лить. Да и молодец с лица сошёл. Не ест, не пьёт: кусок в горло не лезет, стакан мимо рта проносит.

И решилась она на его задумку.

Так у них жизнь с того дня и пошла: днём оба работают как проклятые (кухаркиной работе ведь тоже не позавидуешь: это сейчас холодильники, да электроплиты с мясорубками. Поди, попробуй царю угоди, когда кроме плиты с открытым огнём ничего у тебя нету!). А по ночам Иван ходом тайным к Варваре крался, сноровке поварской учился. Да и на любовь время выкраивали.

Год они так ото всех прятались. Год любили, учились, надеялись. И вот как-то весной, сказал ей Иван: "Пора. Нет нужды больше откладывать". И до того ей страшно стало, что сказать ему, чтоб ещё подождал, не смогла. Так горло сдавило.

А молодец, даром, что сын мельника, сила льва в нём жила: грудь колесом, лицо раскраснелось, жадно воздух глотает; дышит, надышаться не может. "Пора! – повторяет. – Не забудь сказать царю о месячных, чтоб поостыл малость. И ежели завтра начнём, даст Бог, через неделю уже мужем и женой будем. От людей прятаться перестанем. Теперь-то с нашим умением свою харчевню откроем, заживём да обживёмся, детьми обзаведёмся. А ежели кто сунется"… Стиснул он свои кулаки крепкие… ох, силён был молодец и телом и духом!

Бежала она.

На следующую же ночь и бежала. Всё, как договаривались – исполнили. Провёл он её до самого тайного хода. Попрощались, да и разошлись в разные стороны. Она в дальний путь. А он на кухню дворцовую, ватрушки творожные королю на завтрак готовить.

Так он и утро встретил.

И обед спокойно прошёл.

Да только кабы люди знали, на чём их нелёгкая поймает, то до сих пор бы в раю жили, с Господом своим в мире да согласии. Лакей Тишка из нового пополнения, непутёвый да манерам необученный, не устоял, подлец, перед запахом: сунул палец в паштет печёночный. Да только в покоях царёвых глаз побольше, чем на площади рыночной. И минуты не прошло, как он оплеуху получил, форму лакейскую сдал, да в одних портках на скамье оказался, своей порции розог да назначения в солдаты дожидаться.

Только ведь что виновного наказали, то полдела сделали. А как царь на ужин паштета требует, то и нести надобно. Вот и зашёл против заведенных год назад кухаркой правил на кухню мажордом, да и обомлел: вместо стряпухи – у плиты стряпчий оказался. Ивану бы не растеряться, гостя незваного скрутить, да спрятать, а самому без шума и суеты из дворца выбраться. Оплошал он. Уж слишком со своей ролью сжился.

Как других обманешь, ежели сам в брехню не веришь?

Вот и вышло, что выскочил мажордом из кухни, как ошпаренный. Поднял тревогу во дворце. Солдаты набежали. Мельнику руки-ноги вяжут, да и к царю волокут.

Смотрит царь, а от злости лицо посинело.

– Кто ты такой? – хрипит. – Что на моей кухне делаешь? Куда мою кухарку подевал?

Связан мельник, да стоит ровно, хоть перед смертью о своей любви хочет вслух всему миру поведать, сердце своё перед лютыми муками правдой потешить.

– Мельник я, – говорит. – Целый день кушанья тебе готовлю. А о том, где кухарка твоя, да любовь моя, тебе не скажу. Потому как условились мы, что ждёт она меня до утра. Ежели не приду, она сама дальше отправится свою судьбу искать, на счастье надеяться.

А царь уже и не фиолетовый – чёрный лицом стал.

– Ты что же это, подлец, о себе думаешь? – шипит, слюною брызжет. – Да я же тебя до утра на мелкие кусочки шинковать буду. А ежели не выдашь, где она прячется, как солнце взойдёт, пожалеешь, что ночью смерть не принял…