Юрий Нестеренко - Приговор

теперь это уже происходило довольно быстро — становилось ясно, что

остров имеет форму пологого горба, вытянутого по течению. Сперва из воды

показалась частично занесенная илом трава вокруг нашего плота,

накренившегося еще сильнее, а затем — и ветки невысоких кустов, которые

росли вокруг вершины.

Меня заинтересовала эта растительность, и я сошел с помоста, чтобы

осмотреть ее повнимательней. Вместо буйных зарослей, каких можно было

ожидать на необитаемом островке посреди реки, трава была короткой,

словно состриженной. Да и листва кустарника подверглась, некоторым

образом, "стрижке".

— Что там? — заинтересовалась Эвьет. — Мы можем как-то использовать

эти кусты?

— Только в качестве топлива для костра, — ответил я. — Но дело не в

этом, а в том, что на этом острове явно кто-то пасется. Я не нашел

помета, очевидно, его унесло течением, но, судя по тому, как объедены

листья, это козы. А значит…

— Отсюда можно дойти вброд до берега!

— Да. Осталось только дождаться, пока совсем спадет вода.

Вода продолжала отступать, оставляя за собой лужи, кое-где довольно

большие и глубокие. В некоторых из них плескалась в тщетных поисках

выхода оказавшаяся в ловушке рыба; выловить ее голыми руками не

составило труда. Пока мы с Эвьет инспектировали лужи, я поручил братьям,

уже, похоже, смирившимся с моим лидерством, наломать веток и развести

костер. Что им, после некоторой возни — ветки еще не просохли — все-таки

удалось.

К тому времени, как мы вдоволь наелись печеной рыбы, река

практически вернулась к своему нормальному уровню. С северной стороны

"горба" уже хорошо была видна песчаная коса, тянувшаяся под углом в

сторону правого берега. И, хотя она уходила под воду, я не сомневался,

что глубина там небольшая — может быть, пока еще не для козы, но для

коня точно.

Братья, сидевшие спиной к северному берегу, этого не видели;

осоловев после сытного обеда — точнее, ужина, ибо день уже клонился к

вечеру — они клевали носом, и я решил, что момент для расставания самый

подходящий. Я молча подал знак Эвьет, и мы, ведя в поводу Верного,

спустились на косу. Здесь мы сели на коня, и спустя несколько минут

благополучно выбрались на другой берег. Как я и рассчитывал, плыть

Верному нигде не пришлось, и мы замочили лишь сапоги.

От моей самодельной карты, однако, здесь было мало проку. Река

унесла нас на много миль к западу от нашего маршрута — и от города

Комплен, который должен был стать следующей его точкой. Теперь, кстати,

нас отделял от него еще и приток, мимо которого мы проплыли днем, и,

хотя он был, разумеется, не столь широк, как Аронна, но через него тоже

нужно было как-то переправляться. Но для этого сначала надо было до него

добраться. Пока же перед нами простирался еще мокрый луг, а дальше

тянулась гряда невысоких холмов, некоторые из которых поросли лесом.

Нигде не было видно ни жилья, ни дорог.

Где-то поблизости, конечно, должно было быть селение, из которого

приходили козы, а возможно, что и не одно. Но мы не знали, где — и

паводок смыл следы, по которым это можно было бы вычислить — так что я

просто направил коня через луг на северо-восток, вслед за собственной

тенью.

— До чего мерзкие типы, — заметила Эвьет. — Фактически, они утопили

собственного отца!

— Дали ему утонуть, а это не одно и тоже, — уточнил я. — Хотя…

припоминая, как все это было… знаешь, я, пожалуй, не поручусь, что

Жеан не помог старику упасть. И тем не менее, это не самый мерзкий тип,

какого мне доводилось встречать. Он еще достаточно благороден, -

усмехнулся я.

— Жеан?! Благороден?!

— Ну да. Он ведь не столкнул туда же еще и брата. И даже, напротив,

удержал Жакоба от безрассудного прыжка в воду. А ведь, попытайся Жакоб

спасти старика — и, очень вероятно, утонул бы сам. И Жеану досталось бы

все наследство, а так — только половина.

— То есть, по-твоему, не убить родного брата из-за денег — это уже

достоинство?

— На фоне людей, поступающих иначе — очевидно, да.

— Жуть. Я, конечно, знаю, что такое бывает. Но мне трудно

представить, как это можно — убить собственного брата. Я, положим, не

испытывала особой любви к Филиппу. А уж тем паче к Женевьеве, о которой

я и сейчас скажу, что она — дура, у которой на уме были одни платья и

кавалеры. Хоть и считается, что о покойниках нельзя говорить плохо…

— Что, между прочим, весьма глупо, — заметил я. — У живого еще есть

шанс исправиться, но покойник лучше точно не станет. И даже обидеться он

не в состоянии…

— Хм, дельная мысль, — оценила Эвьет. — Так вот, как бы я ни

относилась к старшему брату и сестре, но убить — это в голове не

укладывается!

— Ну, на самом деле нет никакой разницы между убийством брата и

убийством, скажем, соседа. Или любого другого, кого ты хорошо знаешь. Я

не хочу сказать, разумеется, что можно оправдать убийство из-за денег.

Но если некто — мерзавец, заслуживающий смерти, он заслуживает ее вне

зависимости от того, с кем он состоит в родстве. Кровное родство вообще

не имеет никакого значения…

— Ну, тут уж ты хватил лишнего, — не согласилась Эвьет.

— Ты говоришь так потому, что все наше общество устроено иначе. Оно

возводит родство в абсолют, определяя им и положение на социальной

лестнице, и отношения между людьми. Но ведь в этом нет ни капли здравого

смысла. Имеют значения лишь личные качества человека, и гордиться можно

только собственными заслугами, а не поколениями своих предков. Я

понимаю, тебе это трудно принять — ты сама родовитая дворянка, и тебе

кажется оскорбительной сама мысль, что какой-нибудь простолюдин может

быть ничем не хуже тебя…

— Ну почему же. Ты ведь не дворянин, а мы с тобой нормально

общаемся. Но все-таки, Дольф… ты не совсем прав. Я согласна, что дурак

не станет умнее из-за богатой родословной. Скорее, наоборот — напыщенный

осел еще хуже, чем просто осел. Но в то же время — дворянину важно не

опозорить свой род. Это дополнительная причина, удерживающая его от

дурных поступков. А если бы, как ты говоришь, кровное родство ничего не

значило…

— Что-то незаметно, чтобы страх за честь своего рода удерживал от

убийств, предательств, лжесвидетельств и всего прочего, — усмехнулся я.

— Карл Лангедарг — один из самых знатных дворян в Империи, не так ли? И