Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

заметил, что еврейский акцент, который Канович прежде никогда не скрывал, а в дружеской компании, напротив, утрировал, исчез начисто. Артикуляция была безукоризненно правильной, и потому казалась артикуляцией механической машины из балагана. Наконец пришло время портвейна. Принцесса попрощалась, ей надо было зайти в «свитские номера», где страдала тяжелой мигренью фройляйн Лотта. Константин подозревал, что мигрень эта случилась у девушки по приказанию матушки – баронессе не улыбалось сидеть за одним столом с Лейбой: что может позволить себе принц (и может ли, еще вопрос), того не может эмигрантка, у которой юный сын и дочь на выданье. Интересно, как дальше будет выходить из положения баронесса. Мигрень – один день, ну, два, а потом?

Они покинули столовую и перешли на террасу, где прохлада наступающего вечера придавала вину особую прелесть: оно грело. Принц курил сигары, профессор напряженно сидел на плетеном стуле, на котором, казалось, так сидеть невозможно, он располагал к расслабленности, отдыху, неге. Константин отдыхал. Разговор касался общих знакомых. Кто, где, с кем. Выходило, что большинство вели жизнь самую обыкновенную – женились, растили детей, служили. Двое погибли на немецком фронте, один – на китайском. Карьера улыбнулась нескольким, но всех превзошел Вабилов, которому сегодня вручают Нобелевскую премию, должна быть радиотрансляция, и можно будет послушать по радиоприемнику. Затем принц извинился, ему нужно было позвонить в Москву, срочное дельце, он так и сказал «дельце», с оттенком брезгливости и пренебрежения, профессор тоже порывался уйти, но Петр Александрович попросил подождать его возвращения, и Лейба вернулся на свой плетеный трон.

– Вы, кажется, будете работать здесь? – Константин решил поговорить о деле. Самый безопасный вид беседы.

– Попытаюсь. – Профессор Канович в отсутствие принца немножко обмяк. – Не знаю, получится ли. Давно не практиковался.

– Отвыкли руки от паяльника? – Захотелось поговорить, как встарь, если не накоротке, то как коллега с коллегой.

– К паяльнику они как раз привыкли. Я последнее время имел большой успех как лудильщик. Лучший лудильщик на десять верст в округе. Худые кастрюли, ведра, все ко мне. Примусы починял. – Лейба говорил как бы с юмором, посмеиваясь, акцент вернулся.

Константин смутился. Поговорили, называется. Но отмалчиваться было неудобно, и он продолжил:

– Да, сейчас с научными разработками сложно… – Фраза удобная, но пустая. Можно подставить любые слова вместо «научных разработок» – сейчас с кредитами сложно, с продуктами, с заграничными поездками…

– Какое сложно, это ведро в третий раз лудить сложно, а научные разработки, как вы изволили выразиться, дело обычное, были бы деньги, хоть немножко, ну, и голова какая-никакая. Моя, – Лейба пощупал голову, – похоже, ближе к никакой, раз я ввязался в это дело. Лампу Аладдина решил ваш дядюшка сделать, ни больше ни меньше.

– Простите?

– Источник одноцветного излучения, причем цвет – за пределами красного. Невидимый прожектор. Таинственные лучи смерти, как пишут в приключенческих романах.

– Действительно смерти?

– Во всяком случае, времени придется убить немало. Одно дело – на бумажке карандашиком маракать, другое – построить. Резонаторы уникальные, грех не использовать.

– Резонаторы? – Константин действительно пытался понять, о чем шел разговор, шутит профессор или просто… того. Впрочем, Лейба всегда имел обыкновение валять дурака. Хорошо, если сохранились силы продолжать.

– Казалось бы, дрянь, дамские побрякушки, а более подходящего резонатора, да что резонатора, сердца системы не сыскать. Рубины, пара прекрасных рубинов. Не знаю, фараоновы те рубины, как утверждает Петр Александрович, нет ли, но свойства их изумительны. Я в самом деле начинаю верить, что удастся соорудить нечто необыкновенное. Фонарь для слепых.

– Я рад, что вы нашли интересное дело.

– Я? Это оно меня нашло. Сам я искать ничего не могу и не должен, мое дело – мелкий ремонт. Знаете, сколько деталей в швейной машине «Зингер»? И если какая-нибудь, не дай бог, сломается, редко, но случается, где новую взять? Токарные станки в местечке не предусмотрены. А у Лейбы есть. Мальчонка крутит такую большую ручку, а я резцом осторожно…

– Послушайте, профессор. – Константину по-прежнему было неловко, но при чем здесь он? – В конце концов, тысячи людей оказались в куда более трудных условиях, да хоть я сам – воевал, трижды ранен, из них дважды – тяжело. Ведь не обвинять после этого весь мир?

– Разве кто-то обвиняет? Тем более весь мир? Напротив, я очень благодарен тому, что могу, пусть ненадолго, освободиться от дырявых кастрюль. Пусть поймут, каково без меня, больше ценить станут.

А профессор, однако, полграфина выпил. Тогда понятно. Трезвый пьяного понять не может. А наоборот – запросто.

– Вам потребуется оборудование? – Константин решил вести себя, будто ничего не происходит. Просто встретились коллеги, долго не виделись, бывает, и обсуждают предстоящую работу.

– Масса. Огромная масса всевозможных и большей частью ненужных вещей. К сожалению, разбрасываться временем не приходится, и потому обойдемся тем, что есть. Вы жидкий гелий сможете достать?

– Жидкий гелий? Пожалуй… – Он начал вспоминать, где можно разжиться такой странной материей. Разве у Леонидова? Он из природного газа этот гелий на дирижабли извлекает. – Гелий мы добудем, и аппарат для сжижения тоже.

– Аппарат… Я в этих аппаратах понимаю столько же, сколько в апельсинах. Ничего, освоимся, научились же кушать плоды мудрого руководства.

По счастью, вернулся принц. Они допили вино, не отвлекаясь на никчемные разговоры, и Лейба откланялся – устал с дороги.

– Как он тебе? – Петр Алексеевич, похоже, волновался, но вряд ли отношением Константина к Лейбе. Скорее, он просто пытался отвлечься. От чего? Неприятности или просто вечные хлопоты делового человека, миллионщика?

– Не знаю. Злой, обиженный.

– Неудивительно. Радоваться причин немного.

– Я так и не понял, чем он будет заниматься. Что-то со светом?

– Надеюсь, получится. Профессор Канович предлагает совершенно новый подход.

– Он называет это лампой Аладдина.

– Лампа Аладдина? Да уж, не в бровь, а в глаз. Только джинн вряд ли захочет оставаться рабом лампы. Ты извини, но я жду звонка из Лондона. У тебя там интересов нет? Если есть, советую срочно все ликвидировать. Я отдал распоряжение – продавать, постараюсь все продать до конца дня.

– Что-то серьезное?

– Серьезно уже давно. Сейчас – более чем серьезное. Так тебя связать с биржей?

– Нет, все мое храню в России. И в Швейцарии.

Принц вернулся к телефону. Мог бы и сюда приказать принести аппарат. Нервничает.

Насколько Константин знал, особых интересов в Англии не было и у принца. Южный и китайский рынки были куда заманчивее европейского, капитал приносил тридцать процентов прибыли, и каждый империал стремился туда, стремился неистово, неудержимо. Катятся кругленькие золотые империальчики, катятся, как колобки, уходя от дедушек и бабушек среднерусской полосы. Нет, принца беспокоит что-то другое.

Стало досадно, что и на отдыхе