Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

Весь день сегодня прошёл для меня сумрачно, как ни пыталась я избавиться от гнёта неприятных предчувствий. И теория моя кажется мне мёртвой, не имеющей решения, что довершает ощущение безысходности, и "чёрная запись" вспоминается очень нехорошо. Сейчас я сижу у себя в каюте за столом, пишу и стараюсь не смотреть по сторонам, но всё равно так и жду, что кто-то или выйдет из ванной, или выползет из-под койки, а то и вовсе возникнет из ничего вопреки данным науки. Запахнет серой, полыхнёт пламенем и появится рогатое двуногое парнокопытное, какое рисуют в детских книжках под именем чёрта.

Описать, что я испытала, входя в каюту днём, трудно, но можно, однако мои вечерние впечатления не поддаются перу. Удивительно устроен человек. Ну скажите, какая на космическом корабле может быть разница между днём и ночью? Искусственное освещение, за иллюминаторами одна и та же картина, лишь стрелки на циферблате часов передвигаются, да мы, земляне, по привычке называем время сна ночью, а всё остальное — утром или днём. Однако днём, когда я знала, что в рубке работают мои коллеги, в столовой гремит посудой повар и мисс Фелисити занята своим делом, а в отдалённой кают-компании, куда мне нет доступа, спорят учёные, я вошла к себе с очень большой тревогой, но в уверенности, что, если я закричу, то сбегутся все. А вечером, освободившись после вахты и передав её бортинженеру, я шла к себе совсем с другим ощущением. Это время считалось ночью, и мне не было дела до того, что за одной стеной от меня командир, за другой — мисс Фелисити и совсем рядом — остальные. Они были ближе, чем днём, но днём я не боялась так, как теперь. Мне чудятся шорохи, стуки, тени, а виновато в этом лишь встревоженное воображение, которое я не способна унять.

4 февраля

Ночью из-за своих переживаний я долго не спала. Я даже глаза боялась закрыть, чтобы не пропустить появления того, что так ужаснуло Серафиму Андреевну, а потом всё-таки заснула, и ничего со мной не случилось. Утром звонок разбудил меня как обычно, и я с отвращением вспомнила ночные страхи. Как по-глупому я поддалась галлюцинациями сумасшедшей женщины! Какие-то книги с блестящими страницами, чёрные записи, нечеловеческие фигуры, кровь, мертвецы, зло в себе и зло в своём мире, командир с двойной личиной… Если вспомнить весь этот бред, то становится стыдно за свой здравый смысл, не выдержавший испытания. Теперь мне нельзя даже обижаться на мистера Гюнтера за его убеждение, что женщин в опасные рейсы брать не следует. Правильно. Если все они такие же слабонервные, как я, то и не следует. И мистер Уэнрайт, как чувствовал, не желая брать в этот полёт штурмана моего пола. Знал бы он, как я вчера перетрусила, он проникся бы ко мне самым неподдельным отвращением. Ну, а теперь пусть Сергеева видит, что ей будет угодно, а я со своим временным помешательством расстаюсь навеки. Я спокойна, собрана, чётко выполняю свою работу, увлечённо думаю над теорией взлётов, а если это мне поможет, то я стану бесстрастна, как сфинкс, или, точнее, мистер Уэнрайт. Лучше быть замороженным механизмом, карикатурнейшим из англичан, чем дрожать ночью от страха, боясь закрыть глаза.

Так я рассуждала утром, приводя себя в порядок. В рубку я пришла, сохраняя военную выправку, и до самого завтрака чувствовала себя автоматом, у которого осталось лишь одно из человеческих чувств, нетрудно догадаться какое: восхищение Броськой.

— Мисс Павлова, можете идти на завтрак, но не слишком задерживайтесь, — произнёс первый штурман свою стандартную фразу.

— Есть, сэр! — откликнулась я очень чётко, я бы сказала, даже с некоторым шиком.

Мистер Форстер долго глядел мне вслед, и я решила впредь упирать не столько на чёткость, сколько на спокойствие, чтобы не смущать людей.

В столовой повар мне не улыбнулся, но зато поздоровался, впрочем, довольно сухо. Мисс Фелисити последовала его примеру. Это уже был прогресс, и я не исключаю возможности, что лёд тронулся именно благодаря моим выдержке и спокойствию.

На обратном пути… Всё было хорошо на обратном пути, но у меня вновь возникло чувство, что за мной наблюдают чьи-то внимательные глаза. В ушах раздался голос Серафимы Андреевны: "Я опять вижу книгу. Над ней кто-то склонился, но это не человек. Скоро в ней появится чёрная запись. Жди эту книгу". Мне показалось, что на меня повеяло могильным холодом, но я уцепилась за мысль, что должна быть спокойна и благоразумна, а не подчиняться глупым страхам, вызванным словами сумасшедшей и непомерно усиленным моей собственной фантазией.

В рубке был только мистер Форстер. Он посмотрел на часы и, помедлив для придания историческому моменту особой остроты, кивнул. Это должно было означать, что он наконец-то, впервые за много дней, мной доволен.

— Вижу, что мисс Сергееву вы не встретили, — добавил он.

Я случайно обернулась к двери, и сердце моё замерло.

— Она здесь, сэр, — упавшим голосом сказала я.

Мне стало так страшно, что, будь я одна, я бы принялась нажимать на все кнопки подряд, призывая на помощь каждого, до кого дойдёт мой сигнал, но меня поддерживало сознание, что рядом находится мистер Форстер. И было чего испугаться: вид у сумасшедшей был исступлённый, а удлинённый разрез обведённых чернотой глаз усиливал впечатление.

Мистер Форстер, которому, несомненно, тоже было не по себе, встал и сделал шаг навстречу женщине.

— Мисс Сергеева, вход в рубку посторонним запрещён. Прошу вас немедленно уйти, — совершенно спокойно произнёс он.

О, мистер Форстер, в эту минуту я восхищалась вашей выдержкой.

Серафима Андреевна закрыла глаза и вытянула вперёд руки.

— Я вижу два лица рядом, — глухо сказала она. — Два мёртвых лица.

Она отступила в коридор и скрылась, а мы замерли в тех же позах, что стояли. Если она сумасшедшая, то её бред страшен, но если она способна заглянуть в будущее, то она вынесла нам обоим смертный приговор.

— Что она сказала, мисс? — спросил меня мистер Форстер, опомнившись от странного вида ведьмы и поворачиваясь ко мне. — Что с вами?

Я знала, чувствовала, что очень бледна, у меня дрожали губы, и трудно было говорить. Я не учла, что Серафима Андреевна говорила по-русски, и этот несчастный человек даже не подозревает о своём скором конце. Но как повернётся язык ему об этом сказать?

— Она предупредила меня, — придумала я, — что… что меня ожидает… опасность. Смертельная опасность, сэр.

Безупречно владевший собой первый штурман на этот раз изменился в лице, но быстро вернул себе видимость спокойствия.

— Какая опасность, мисс?

— Не знаю.

— Надо сообщить об этом командиру. Надеюсь, вы со мной согласны?