Далекое лето - Ся Цзя

кивала после большого отрезка сказанного, притворяясь, что всё поняла. Мало-помалу желающих общаться со мной не осталось, и на переменах я сидела в одиночестве, слушая весёлые речи других учеников и чувствуя себя аквариумной рыбкой, которая с вытаращенными глазами сиротливо глядит на мир за стеклом.

В общем, я всегда запаздываю на полтакта. Или, лучше сказать, другие люди живут в ритме бойкого аллегро, лишь я одна застряла в замедленном анданте. Такую разницу не восполнить, проживи хоть целую жизнь, так ведь?

Если бы в это время не встретила тебя.

В тот день было занятие на скрипке. Отец разговаривал с несколькими учениками, оставшимися после занятия, кажется, речь шла о подготовке к конкурсу провинциального уровня, и я как всегда крутилась рядом, вытирала доску, подметала пол, собирала ноты. После уборки отец, ещё не закончив разговор, повернулся ко мне: «Ступай-ка к дяде Линю, подожди меня там». Дядя Линь был другом отца, служил в городском полицейском участке. Он был своеобразным и остроумным человеком, любил играть в шахматы, а после работы обязательно приходил во Дворец молодёжи, вёл кружок по игре в го. Бывало, если отец был занят, дядя Линь отводил меня домой.

Я послушно кивнула, взяла футляр и вышла из класса.

Наступил вечер, в коридоре не было ни души, раздавался только стук моих шагов. Комната кружка го была на втором этаже, до неё идти по коридору до самого поворота. Я шла, опустив голову и еле волоча ноги, отсчитывала про себя шаги по квадратной плитке. Оставшись одна, я любила идти и считать шаги.

Раз, два, три, четыре…

Досчитав до половины, я вдруг услышала звуки фортепиано где-то рядом, беспорядочные обрывки мелодий, как будто ребёнок занимался. Меня испугали эти неожиданные звуки, я подняла голову и взглянула на настенные часы. В такое время занятия по фортепиано уже давно должны были бы закончиться.

Класс для занятий на фортепиано был в другом конце коридора, я заходила туда всего один раз. Подражая пианистам, я опустила пальцы на клавиатуру с черными и белыми клавишами, нажала пару раз и прислушивалась к доносящимся из-под тяжёлой крышки звукам. А ещё туда приходила учительница в чёрной бархатной юбке с по-лебединому тонкой шеей. Когда я видела, как её пальцы летали по клавишам, моё воображение всегда рисовало её в образе колдуньи, магией заставляющей стоящего перед ней исполина издавать божественные звуки.

Теперь же, подойдя к классу, где играли на фортепиано, я обнаружила, что дверь была приоткрыта, солнечный свет лился сквозь узенькую щель двери, разрезая тёмный коридор пополам. Заглянув туда с опаской, я увидела, что закатное солнце окрасило занавески в цвет как бы золотых слитков, так что внутри от всех вещей остались лишь силуэты. В этом беспрестанно колеблющемся свете я увидела тебя. Ты сидел перед инструментом, хоть и спиной к окну, но лицо озаряли отблески от клавиш из слоновой кости, даже крохотную родинку на переносице было ясно видно. Сохраняя серьёзное, сосредоточенное выражение, ты казался статуей, а вовсе не семилетним ребёнком.

Оттуда, где я стояла, не было видно, что за ноты раскрыты перед тобой, слух улавливал только беспорядочные ноты, похожие на разбросанные тут и там бусинки, катившиеся по дубовому паркету. Видно было, что ты не знал даже, какими пальцами играть, просто отстукивал двумя указательными пальцами по разным клавишам в одну сторону, потом в другую. Несмотря на детскую позу, движения были так ловки и точны, словно ты подбирал все эти разлетевшиеся по полу бусинки, одну за другой, и снова возвращал их на свои места такт за тактом, чтобы потом с той же лёгкостью разбросать и, дождавшись момента, столкнуть их с другими бусинками в другом такте, объединяя в несколько более законченную мелодию.

Так я и стояла возле двери, долго прислушиваясь, пока хаотичные фразы не стали более аккуратными, будто огромный пазл мало-помалу обретал форму. Вдруг все ноты разом остались без движения лежать на полу, ты протянул обе руки, молча уставился на нотные листы перед собой, слегка нахмурив брови. Вокруг настала тишина, и только еле слышно за окном на вечерней заре чирикали птицы.

Чистые, прозрачные ноты снова зазвучали, и вот, наконец, я услышала законченную мелодию.

Вначале несколько простых восьмидольных аккордов, потом другие ноты одна за другой стали приводняться, точно сливаясь с водным потоком, журча, бурля, то поднимаясь, то опускаясь, подпрыгивая, кружась и падая обратно. Эта текучая, как вода, музыка захватила меня, понесла вперёд, и всё вокруг точно замедлилось, совсем как в кино, мелькая кадр за кадром. Летний ветерок раздувал занавески на окне, облака клубились, капли дождя падали на землю, травы шептались. Ты один шёл по дороге, тихой и длинной дороге, вдоль которой распускались цветы, распускались и вяли, где-то на краю света, и река шумно лила свои воды, и не было ни начала, ни конца, ни прошлого, ни будущего.

Я тихо стояла и слушала твою игру. Иногда мелодия казалась знакомой, но вспомнить название не получалось. В эту минуту снаружи совсем стемнело, я невольно шагнула вперёд, всего несколько шагов, хотела получше рассмотреть твои руки. Они были ещё такие маленькие, но пальцы уже длинные и вытянутые, как у взрослого, два тоненьких указательных пальца поднимались и опускались, как пляшущие в цветах колибри, как барабанящие по траве капельки дождя, как роса, как молния, как яркие огни. В это самое мгновение у меня закружилась голова, и казалось, что я ненароком увидела настоящее волшебство.

Когда ты доиграл это произведение, когда последние ноты легко коснулись земли и канули в её недрах, после затянувшейся паузы я обнаружила, что в моём теле снова побежала кровь.

Ты вдруг повернул голову, улыбнулся мне, как будто и не было прежней серьёзности, от неё осталась только улыбка семилетнего мальчика, крохотная искорка беззвучно распускающегося цветка. Потом ты заговорил о чём-то, а я ни слова не понимала, не знаю, то ли ты говорил слишком быстро, то ли я слишком нервничала.

И тогда я в ответ тоже улыбнулась тебе.

Позади меня раздался тик-так шагов. Чья-то тень из-за спины вплыла в класс, оставляя за собой шлейф едва заметного аромата духов. Я растерянно подняла голову: к тебе подошла учительница в чёрной бархатной юбке, у неё по-лебединому тонкая шея, волосы аккуратно собраны на затылке. Уже потом я узнала, что она была твоей мамой. В последнем отблеске заката мерцали её жемчужные серьги.

Она подняла тебя со стула, посадила в стоящую рядом инвалидную коляску, и только тогда я заметила, что на одной ноге