На краю ночи - Джон Айкен

В детстве любил лазать по горам — на острове Скай и в Доломитах. Единственное, чего я не выношу, — это замкнутые пространства, метро и тому подобное.

Она удивленно посмотрела на него.

— Тогда… простите… но с какой стати вы вообще…?

— О, решил попробовать перебороть это в себе. Если можешь выдержать подлодку — выдержишь и всё остальное подобное.

— Вы часто занимаетесь самоистязанием?

Грирсон задумался над её словами, но тут нетерпеливо вмешался Билл:

— Видите ли вы вершину, сэр?

Грирсон очнулся от короткого раздумья. Обращаясь к девушке, он сказал:

— Я подумаю об этом. Это важно. — И затем: — Мы почти на месте, где бы это ни было. Тупик, только наоборот, я полагаю. За следующим поворотом ничего нет.

Когда они поднялись ещё немного, они вышли из тени пандуса в странный оранжевый солнечный свет. Прямо над головой сияло маленькое янтарное солнце, тепло которого они едва ощущали, хотя в тени пандуса было совсем не холодно. Над ними последний поворот пандуса быстро сужался, пока не исчезал в колонне в том месте, где сама колонна заканчивалась острой гранью.

Все трое ускорили шаг, забыв об усталости и неуверенности. Каждый чувствовал, что наверху, там, где кончался пандус, должно было находиться объяснение той фантастической реальности, в которую они оказались погружены. В молчании они поспешили миновать последний поворот, прижимаясь к колонне гуськом, пока их путь не сузился до узкого уступа, пока, наконец Грирсон смог перебраться через голубой край и подать руку Лоре, без стеснения закрывшей глаза, не в силах смотреть на головокружительно уходящие вниз витки дороги. Билл вскарабкался без посторонней помощи, и они оказались на самом верху.

Круглое плато темно-синего цвета, отполированное, но не совсем ровное, о чем свидетельствовали искажённые оранжевые отблески солнца. Теперь они поняли, что колонна, должно быть, была намного больше, чем они предполагали. Даже здесь, в самой узкой части, её поперечник составлял не меньше сотни ярдов. Внизу находился постепенно расширяющийся спиральный пандус, виток за витком, до самого нижнего и широчайшего, бледно-нефритовый на фоне жемчужных, непроницаемых облаков.

В центре миниатюрного плато стоял обычный стул. А на стуле сидел старик.

Все трое, пытаясь позднее описать его, обнаружили, что это совершенно невозможно. В первую очередь, они не могли сойтись во мнении относительно простейших деталей и вскоре поняли, что каждый видел его по-разному. Точно так же, пытаясь восстановить его слова, они обнаружили, что не могут помочь друг другу — попросту говоря, они слышали разные слова.

В итоге они сошлись лишь на том, что он был самым удивительным человеком из всех, кого они когда‑либо видели. В его чертах читались неописуемая сила, юмор, мудрость, отстранённость и проницательность — и это завораживало их.

Они даже не заметили, как приблизились к нему и молча встали перед ним.

— Итак, вы пришли, чтобы помочь мне, — сказал он это, или нечто подобное. — И это очень мило с вашей стороны. Ибо я хорошо знаю, что у каждого из вас есть свои большие проблемы.

Его голос соответствовал его личности. Позже Лора сказала, что он был похож на орган. Грирсон сказал, что он напомнил ему ветры в Кулинских горах. Билл сказал, что даже Джек Трейн[1] не смог бы его сымитировать.

Грирсон сказал:

— Нет в этом нашей заслуги. У нас не было выбора, кроме как прийти сюда, куда бы это ни было. И будь у нас выбор, не могу сказать, что мы бы им воспользовались.

Лора тихо заметила:

— Думаю, мы бы воспользовались.

— Я знаю, — сказал старик. — И я согласен с Лорой. Если бы было… время, — он слегка запнулся, — я предложил бы вам выбор. Но так — я привёл вас сюда волей-неволей.

— Мне-то кажется, дяденька, — сказал Билл, — вы бы сэкономили время, ежели оно вам так нужно было, кабы притащили нас прямо сюда, вместо того чтобы гонять по этому своему штопору, словно по Брайтонской набережной.

Старик улыбнулся — и с его улыбкой солнце, казалось, засветило ярче, а сине‑оранжевое сияние плато стало ещё прекраснее.

— Это время не было потрачено зря, — сказал он. — Я хотел немного узнать о своих новобранцах и дать им время подумать. Я наблюдал за вами и слушал ваши разговоры, пока вы поднимались сюда.

Не придавая значение его словам, Грирсон с прежним нетерпением произнес:

— Ну, во всяком случае мы здесь. Вы скажете нам — где и зачем?

— И кто вы? — тихо добавила Лора.

— Вы на Земле, — сказал старик и сделал паузу, а затем продолжил: — Но примерно через тысячу миллионов лет после вашего времени.

— Ах! — вырвалось у Лоры.

— Неудивительно, что мы ее не признали, — сказал Билл. — То, что мы видим, имею в виду.

Оба, казалось, без труда восприняли это ошеломляющее заявление.

— Но… как? — начал Грирсон.

Не то чтобы он не поверил. Но все это было выше его понимания, невероятно, непостижимо. В его голове роилось столько вопросов, что он замолк, лишившись дара речи.

— Я расскажу вам столько, сколько смогу. Времени мало.

Билл пробормотал под нос:

— …долго же вы решали, звать нас или нет…

— Сначала отвечу на вопрос Лоры. Я — Человек. Всё, что осталось от человечества.

— Последний человек?

— В каком‑то смысле — да. Но в каком‑то смысле я — все люди. Тело, что вы видите, лишь иллюзия, материальная проекция, созданная мною для вас. Иначе голос, звучащий в воздухе, или мысль, вещающая в вашем сознании, лишь ещё сильнее смутили бы вас.

— Вы… просто разум? — затаив дыхание, спросила Лора.

— Я — слияние разумов последней расы человечества… его конечная форма, если хотите; с той лишь разницей, что я продолжаю развиваться, к своей радости. И у меня есть тело… вся эта прекрасная Земля — теперь мое тело…

Он взмахнул рукой, указывая вниз, — и лазурный пол, на котором они стояли, внезапно утратил цвет, стал прозрачным, исчез вовсе. Теперь они словно бы парили в воздухе, глядя вниз на море облаков. Те постепенно редели и растворялись, открывая взору саму Землю. Вздох изумления вырвался у всех троих.

Земля теперь казалась гораздо меньше: с высоты в пять миль или около того отчётливо просматривалась её кривизна. Но главное — их зачаровали насыщенные, дивные краски: узор из серебристого моря с коралловыми и голубыми островами, глубокий изумрудный цвет лесов — если это были леса, — золотистые и серые пески — если это были