На краю ночи - Джон Айкен

знаю, — повторил он, а затем добавил: — Рад, что всё‑таки успел спустить Морин вниз.

— Я имел в виду, — уже спокойнее обратился Грирсон к Лоре, — что вы, похоже, придерживались какого‑то плана действий — шли в определённом направлении, а не куда глаза глядят.

— Это было решено за нас, — сказала она. — Думаю, мы прошли примерно полтора витка вверх по спирали от того места, где начинался пандус. Вниз пути не было.

Грирсон вдруг осознал, что ещё ни разу не заглядывал за край пандуса, и подошёл к краю, чтобы это сделать. Ему и в голову не приходило, что они могут находиться очень высоко над землёй — или что земли может вообще не быть. Но, кроме стеклянно‑гладкого изгиба нижнего витка дороги, внизу ничего не было видно — лишь далеко‑далеко под ними простиралось серо‑перламутровое море облаков, постепенно сливающееся с более глубоким цветом неба.

Он задумчиво вернулся к остальным.

— Было ли что‑нибудь видно с нижнего конца? — спросил он.

— Облака, — ответила Лора, — и голубая колонна, — она махнула в сторону огромной центральной колонны, — поднимающаяся из них, в милях под нами.

— Никаких самолетов или чего-то в этом роде?

Она покачала головой.

— Вы беспокоитесь о своей команде, да?

— Разумеется.

— Ну, я… я тоже ужасно беспокоюсь за Джима. Он может быть… мёртв, он мог умереть как раз в тот момент — если это теперь что‑то значит. Но мне почему‑то кажется, что всё это важнее нас, наших проблем, мира, оставленного нами. Здесь так невероятно странно и прекрасно — возможно, пугающе, — но за этим явно стоит какой‑то замысел, я уверена… — Она замолчала, сцепив руки и глядя вверх на золотисто‑зеленое сияние свода. — Вы думаете, там есть солнце? — спросила она.

Грирсон резко произнёс:

— Я не могу относиться к этому так отстранённо. Мне нужно вернуться. У меня есть дело. Дело, которое может повлиять на ход войны.

— Мне кажется, сэр, — почтительно, но твердо вставил Билл, — что нет никакого смысла смотреть на это так. Мы здесь — не знаем, как сюда попали, разве что кто‑то нас сюда поместил, и мы не уйдём, пока нам не позволят. Так что, по‑моему, надо принимать всё как есть.

— Это всё прекрасно. Но мы не принимаем всё как есть. Мы вообще ничего не делаем — только идём.

— Знаете, вы себе противоречите, — сказала Лора, её глаза улыбались. — Как говорит Билл, кто‑то поместил нас сюда, и, поскольку у нас не было другого выбора, кроме как идти — вверх, — видимо, именно этого от нас и ждали. Если только вы не предлагаете сесть и разрыдаться.

Грирсон криво усмехнулся.

— Простите, — сказал он. — У вас больше прав расстраиваться, чем у меня. У меня отличная команда. Они справятся, если это вообще в человеческих силах. А вы, возможно, были… незаменимы.

— Нет. Я не собираюсь так на это смотреть. Иначе это может испортить мне всю оставшуюся жизнь, если я позволю этим мыслям завладеть собой.

2

Когда Грирсон повернулся, чтобы продолжить подъём, он ощутил тёплое восхищение двумя своими спутниками, сопровождающими его в этом фантастическом приключении. Восхищение, ничуть не уменьшившееся и тогда, когда после подъема — мили на две, по его оценке — они ненадолго остановились передохнуть.

Билл, с осунувшимся, бледным и усталым лицом, все еще мог улыбаться Лоре.

— Одно скажу, — сказал он. — Обратно-то в два счёта скатимся. Представляете, как съезжать вниз по этому делу — “Уайт-Сити” отдыхает! Прямо как тот китаец про катание по снегу говорил: «Вжжжжух! Пролетел милю!»

Лора рассмеялась. Звук её смеха был изумительным.

— А как же обрыв в самом низу? — спросила она.

— Точно! А я-то свой парашют дома позабыл! Придется все-таки пешком топать!

Грирсон молчал. За всю жизнь он мало общался с женщинами и детьми, и искусство лёгкой беседы никогда его особенно не занимало. Его разговоры обычно касались фундаментальных вещей — прямо и по существу; и прежде ему редко требовалась иная манера общения.

Когда они вновь двинулись вверх, он сказал:

— Вы оба почему‑то считаете, что мы уже не на Земле. Почему?

— Вы когда‑нибудь видели на Земле что‑нибудь подобное, сэр? — спросил Билл, серьёзный, хотя выражение его упрямого маленького лица таило в себе лёгкую искорку веселья. — Такую штуковину не заметить трудно, даже будь вы в Лондоне, а она — в Сан-Франциско.

Грирсон улыбнулся.

— Верно, — сказал он и снова замолчал, вполуха прислушиваясь к болтовне своих спутников.

Внезапно он понял, что они встревожены и болтают, чтобы подбодрить себя. Помимо вопроса о том, что их ждёт впереди, был и вопрос о том, чего может не оказаться — например, еды и воды. Он сам был более или менее привыкший к таким неопределённостям. Но эти двое… впрочем, они ведь тоже повидали войну. И все же ему до боли захотелось похлопать мальчишку по плечу; а еще больше — обнять девушку за талию и сказать ей, что не о чем беспокоиться. «Хотя она вряд ли поблагодарит меня за это», — подумал он.

Его вдруг пронзила идея, почти парализующая своими выводами. Почему она не пришла ему в голову раньше? Он едва обратил внимание на удивлённый взгляд Лоры, когда резко вмешался в разговор.

— Какую дату вы назвали, когда… всё случилось? — спросил он.

— 5 июня.

— В тысяча девятьсот сороковом?

— Конечно.

Билл был ошеломлен.

— Но, мисс Лора… — начал он.

Грирсон перебил его.

— А у тебя, Билл?

— 12 сентября — во время бомбёжки. — Его неудержимая ухмылка вновь проступила на лице. — Где вы были все это время, мисс Лора?

Она теперь была мертвенно бледной.

— Значит, прошло три месяца, пока я… спала. Думаю, мне лучше не надеяться.

— Должен сразу сказать, — произнёс Грирсон, — что дата, когда я… пропал, была пятое августа — тысяча девятьсот сорок второй.

Оба замолчали, уставившись на него. Спустя мгновение Билл проговорил:

— Ну и спящие красавицы с нас, ничего не скажешь!

Грирсон покачал головой.

— Все это совершенно невероятно. Но, по крайней мере, мы, кажется, приближаемся к вершине. Посмотрите, насколько ярче стал свет наверху. И пандус сужается.

Не отрывая взгляда от вершины, он подошёл к краю дороги, пытаясь разглядеть, что скрывается за следующим витком спирали — что ждёт их там, выше.

— Послушайте, будьте осторожнее, — тревожно сказала Лора. — Мы не знаем, где земля, но внизу ужасная пропасть. Я боюсь высоты.

— Правда? А я не боюсь.