Игорь Николаев - 1919

— Приветствую вас, сэр Уинстон.

С этими словами Ллойд Джордж встал, приветливо улыбаясь и слегка разведя руки в приветственном жесте.

Сэр Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль изобразил на лице нечто схожее с отражением доброжелательной улыбки премьера и так же решительно, как и прежде, шагнул навстречу хозяину кабинета.

Мгновение они стояли друг против друга, премьер министр и руководитель «танкового комитета» при военном министерстве. Оба сугубо официального вида, в темных сюртуках с серыми жилетами, при стоячих воротничках, до крайности похожие и одновременно как будто пародирующие друг друга — высокий премьер и коренастый «первый танкист страны». Ллойд Джордж на мгновение вспомнил предвыборное собрание в родном Уэльсе, свой любимый костюм-тройку и котелок. В них было бы гораздо удобнее…

— Прошу вас, — он широким жестом пригласил гостя к столу.

— Благодарю, — чуть хрипловато ответил тот.

Начинающему полнеть Черчиллю понадобилось несколько секунд, чтобы уместиться в кресле на изящно выгнутых ножках. Завершив эту ответственную процедуру, он сложил руки на слегка выдающемся под сюртуком брюшке и принял вид крайнего внимания.

Кто дал ему прозвище «бульдог», подумал премьер. Сейчас Черчилль больше всего напоминал мопса-переростка, брюзгливого и весьма недовольного жизнью. Разумеется, председатель Комитета по танкостроению тщательно скрывал свои чувства, но обмануть прожженного политика, каковым являлся хозяин Британской империи, было не в его силах. Ллойд Джордж читал лицо своего гостя как открытую книгу — недовольство, нетерпение (пусть и тщательно скрываемое), ожидание перемен.

Черчилль бросил косой взгляд на объемистую папку с печатями и росписями, разумеется, закрытую. Без сомнения он понял, что в ней, оценил так же и то, что все бумаги заботливо убраны под серый картон. Губы его поджались, «бульдог» устремил взгляд на хозяина кабинета.

— Мы давно не виделись, мой друг, — светским тоном произнес Ллойд Джордж. — Признаться, я корю себя за то, что неотложные дела иногда заставляют меня забыть об узах дружбы.

— Да, понимаю, — хрипловато ответил Черчилль.

— Что с вашим здоровьем? — участливо поинтересовался премьер.

— Болел, — односложно ответил собеседник и, спохватившись, дополнил в том же официальном стиле. — Увы, мое здоровье несколько пошатнулось, но это преходяще.

— Надеюсь, ничего серьезного? — с искренней заботой спросил премьер.

— Слава богу, ничего. Было опасение, что это грипп, но оно не оправдалось.

— Я очень рад, грипп сейчас был бы весьма некстати.

Они обменялись понимающими взглядами. «Испанский» грипп продолжал собирать обильную жатву, не делая различия между странами, сословиями и прочими различиями, поражая равно и принцев, и нищих, преклонных стариков и младенцев в колыбелях. Страшна была даже не столько сама инфлюэнца, сколько ее многочисленные осложнения. Поговаривали, что эпидемия уже унесла жизней больше, чем потеряли все участники войны вместе взятые, но кто сейчас подсчитает — так ли это?..

— Ну что же, можно считать, что мы прошли неизбежный этап обмена любезностями, — без перехода сменил тон и тему Ллойд Джордж. — Полагаю, традиционную преамбулу относительно погоды и здоровья родственников мы опустим.

— Мудрое решение, — с легчайшей ноткой сарказма согласился Черчилль. — «Достоинство всякого дела в его краткости».

— Ах, Уинстон, Уинстон, — мягко укорил его собеседник. — Не следует так искажать цитаты. «Достоинство всякого дела в его завершении».

— Это не искажение, а творческое переосмысление, — парировал Черчилль. — Удел прогрессивного ума — умение обращать себе на пользу сокровища мировой словесности.

— Разумно, — одобрил премьер. — Весьма разумно и … хм… прогрессивно. Воистину, общение с вами само по себе есть благо. Однако, всему есть свое время. Наступило время перейти к сути дела, если, разумеется, вы не возражаете.

— Совершенно не возражаю, — согласился Черчилль.

Ллойд Джордж положил локти на подлокотники, сложив пальцы домиком и несколько секунд молча смотрел прямо в глаза собеседнику. Черчилль выдержал взгляд с достоинством, лишь слегка перебирая пальцами, все так же сложенными на животе.

Премьер слегка кивнул, словно выражая одобрение увиденному.

— Сэр Уинстон, я буду весьма краток. Вы приносите отчизне неоценимую пользу, пребывая на своем месте, в Комитете, — при этих словах на лице Черчилля болезненно дрогнул мускул, выражая волнение и недовольство, но премьер продолжил как ни в чем не бывало. — Тем не менее, мне кажется, что ваши таланты используются не самым полным и надлежащим образом.

Внешне «бульдог» не изменился ни на йоту, но обостренным чутьем премьер почувствовал, как Черчилль подобрался, обратившись в слух, жадно внемля каждому его слову.

— Да, совершенно ненадлежащим, — повторил Ллойд Джордж, внимательно наблюдая реакцию собеседника. — Увы, в вашей карьере наступил некоторый застой, вызванный операцией в Галлиполи и … событиями минувшего года. Но, мне думается, настало время изменить положение дел.

— И в какой же сфере, по вашему мнению, я мог бы использовать свои достоинства и таланты наиболее… исчерпывающе? — спросил Черчилль, осторожно подбирая каждое слово.

Ллойд Джордж выдержал паузу, наслаждаясь моментом. Начальственное глумление над тем, кто занимает более низкое положение на карьерной лестнице было ему совершенно чуждо, но у Леонарда Спенсера было такое мощное эго, питающее безумную отвагу, что премьер не удержался от искушения легка укоротить его театральной паузой. Диктатор молчал, а его гость тяжко страдал от надежды и неопределенности, старательно скрывая смятение чувств за маской спокойной вежливости.

— Как вы безусловно знаете, — деловым и сухим тоном продолжил премьер-министр. — До большого наступления осталось два дня. Генералитет категорически уверил меня, что на этот раз осечки не будет, и дни Рейха сочтены. Их уверенность радует, но с той же уверенностью они предрекали победы и ранее. Эта кампания будет очень тяжелой и крайне ответственной, при этом в ней война будут близко, как никогда ранее, идти рука об руку с политикой. К сожалению, я не могу сам присутствовать на передовой, наблюдая за происходящим собственными глазами. Но это ограничение преодолимо. Сэр Уинстон, я хочу и надеюсь, что вы будете моими глазами и ушами в последнем акте этой затянувшейся драмы. Я предлагаю вам стать моим представителем на континенте.

Секунду-другую Черчилль осмысливал сказанное, когда же до него окончательно дошел смысл предложения, мопс исчез, и на его месте возник разъяренный бульдог, с трудом сдерживающий злость.