Как высоко мы поднимемся в темноте - Секвойя Нагамацу

рядом со мной и тоже видят письмо. Мы молча переглядываемся, чтобы не мешать Свинстеру увлеченно таращиться в экран. Я стараюсь подавить страх, заглушить мысли белым шумом – представляю, как Фитч на школьной сцене поет «Красноносый олененок Рудольф», вспоминаю стихотворение «Снеговик Фрости», рекламу «Сал – король гробов» и «Урны Эрни».

Эмми, набрав на телефоне сообщение, показывает его мне:

Что нам теперь делать?

Предложим ему варианты, отвечаю я.

Фильм заканчивается, и я выключаю телевизор. У Патрис глаза на мокром месте. Эмми сидит на полу, положив голову Свинстеру на брюшко.

Друзья грустят. Свин болеет. Друзья грустят. Свин должен уйти.

– Да, – киваю я. – Свин знает?

Свинстер, фыркнув, кивает. Если он в курсе, что у него растет мозг, что его забирают, о чем еще он знает?

– Мы поступим так, как будет лучше для тебя, – заверяет Эмми.

– Мы не хотим, чтобы ты уезжал, – рыдая, мямлит Патрис.

– Мы придумаем, как тебя спасти, – обещаю я. – Как сделать так, чтобы ты был счастлив до конца жизни.

Повисает неловкое молчание, Патрис всхлипывает; меня все это убивает. Делаю музыку погромче – нам сейчас веселые песни не повредят. Hootie and the Blowfish поют «Просто хочу быть с тобой», и Свинстер качает головой в такт.

Свин болеет, говорит он. Друзья в беде.

– За нас не переживай, – убеждаю я. – Мы разберемся.

Свинстер начинает снова говорить только через две песни. К этому моменту я решаю, что мы должны либо вернуть его в лабораторию, либо сделать перерыв.

Свин обратно. Свин болеет. Свин поможет людям.

– Не понимаю, – говорит Эмми.

А Патрис снова начинает подвывать. Она понимает: Свинстер просит нас освободить его единственным доступным ему способом.

Сердце свина поможет.

– Нет-нет-нет-нет, – у Эмми срывается голос. – Оставайся с нами. Посмотри мир. Даже если тебе не так много осталось.

Свин обратно. Свин поможет людям.

– Уверен? – спрашиваю я. – Ты понимаешь, о чем просишь?

Свинстер садится, тычется пятачком Эмми в лоб, потом подходит к Патрис и делает то же самое.

Свин уверен.

Я сижу со Свинстером в кампусе и вместе с ним смотрю, как занимается рассвет. Оранжевый. Сиреневый. Желтый. Розовый. Эмми следит за нами издалека. Патрис уже в лаборатории, обзванивает больницы трех ближайших штатов, выясняя, кому нужны донорские органы. Я сижу с нашим свиносыном на покрытой инеем траве.

Красиво. Он дрожит. Я накидываю на него куртку.

– Красиво, – киваю.

Почитаем сказку?

– Конечно. Какую?

Расскажи, чем закончилась сказка Фитча. Свинстер оборачивается и смотрит мне в глаза, словно хочет сказать: и об этом я знаю. Я знаю больше, чем смог бы тебе объяснить. Почти инстинктивно я притягиваю его ближе и целую в лоб. Он кладет голову мне на плечо, а я изо всех сил пытаюсь вспомнить, что же там было в книжке. Рассказываю ему о Короле Гондора. А по пути в лабораторию – о том, как хоббиты вернулись в Шир. Дом, семья. Как у тебя. Когда в операционной ему делают наркоз и он постепенно начинает отключаться, я рассказываю о последнем путешествии Фродо, о том, как он ушел из Средиземья с эльфами. Потом кладу руку на его сердце, которое теперь мерно бьется для мальчика в двух сотнях миль отсюда, и говорю:

– Спасибо.

Похоронный отель

На верхних этажах похоронных отелей селили координаторов по работе с утратой вроде меня. Некоторые мои коллеги тешили себя наивными фантазиями о спасении мира, на деле же нам досталась роль знаменитых посыльных для кучи ожидающих кремации жертв арктической чумы и скорбящих родственников, которым просто хотелось уединиться в номере с трупом любимого, обнять его и проститься. Каждый день из ближайших больниц привозили покойников в мешках для биологически опасных отходов и складывали в подвал, где они ждали трехступенчатого процесса консервации: стерилизации, бальзамирования и антибактериальной обработки. Таким образом, у родственников появлялась возможность попрощаться, пока крематории захлебывались работой. В общем, прямо скажем, не ракеты проектировать, да и зарплата неплохая, вопрос лишь в том, справишься ли. Первые похоронные отели открылись почти три года назад и подмяли под себя весь погребальный бизнес. Что до меня, я не поднимал головы, не говорил о прошлом, целыми днями собирал с гигантских калифорнийских постелей тела и отвозил к печке. Но три месяца назад в лобби отеля вдруг появился мой невероятно одаренный братец, пригласил меня поужинать и заодно обсудить ситуацию с матерью. Я подумал, наверно, надеется надавить на чувство вины и убедить меня вернуться домой.

Когда я вошел в «Счастливый плавник» на Рыбацкой пристани – последний оставшийся в Сан-Франциско рыбный ресторан – мать с братом меня уже ждали. Каждый столик был накрыт украшенным гирляндами пластиковым пузырем – память о тех днях, когда все еще думали, что чума передается по воздуху. Во многих заведениях их сохранили просто ради атмосферы.

– А вот и второй мой мальчик, – сказала мама, когда я вошел в пузырь.

Из носа у нее торчала пластиковая трубка, и после каждой фразы она со свистом втягивала воздух. Тонкую кожу как будто накинули на тело, словно шаль.

– Рад тебя видеть, мам, – отозвался я.

Я слишком хорошо помнил этот смущенный взгляд, эту манеру закусывать губу, когда отец орал на меня, подростка, за ужином. «Я просто разочарован. Мы же пытаемся тебе помочь», – всегда добавлял он, отчитав меня за плохие отметки или драку. Мать всегда просила его успокоиться, мол, хватит уже, он все понял, а потом неделями старалась не пересекаться со мной в доме и ужин подавала молча.

– Что сегодня закажет великий доктор Брайан Ямато? – усевшись за стол, спросил я брата.

Он злобно зыркнул на меня, передал меню и проговорил:

– Морское ушко тут несравненное. Этим блюдом ресторан и знаменит.

Я заказал палтуса с летней тыквой, «Манхэттен» и взял последнюю устрицу, брат тем временем рассказывал, как продвигается ремонт его дома в Вегасе, где последние пару лет жила мама, упомянул также о своем новом научном проекте, посвященном черным дырам. Кому, интересно, он был нужен, учитывая, что весь наш мир стремительно несся в собственную задницу? Еще спросил, в курсе ли я, что его дочь Петал уже ходит в среднюю школу и учится кататься на лошади? А его сын Питер играет на электронной гитаре? Разумеется, я был не в курсе.

– А ты, Деннис, работаешь в отеле смерти, верно? – поинтересовался Брайан.

– Уже несколько лет. Лучших работников месяца, квартальных премий и всего такого у нас не бывает, но у меня все хорошо. Я менеджер двух этажей.

Стоит ли говорить, что находились на этих этажах номера эконом-класса, которые никогда не ремонтировали, –