Стивен Бакстер - Лучшая зарубежная научная фантастика

Проклятье, я и не знал, что они собирают большой бэнд. Я не играл ни в одном из них вот уже несколько лет как. Впрочем, какая разница? Я сел и приготовился слушать. Все равно поворачивать назад было уже слишком поздно.

И вот они начали играть — вроде что-то из старика Бейси,[110] но они исполняли его в такой стремительной манере, что я не смог точно распознать мелодию. Эти крутые парни ни разу не сбились с темпа, ни разу не прервались на вдох. Они идеально и ровно исполняли основной мотив, выдавая по три сотни долей в минуту, а то и больше.

Когда пришел черед соло, я потер глаза и начал волноваться, что меня слишком сильно накрывает с тех таблеток, что дал нам Большой Си. Его самого я видел отчетливо и ясно, но вот ведущий альт-саксофонист, когда поднялся и заиграл свою партию, вдруг начал расплываться, и при этом я слышал не одно, а два соло сразу. Потом послышалось четыре… пять, чей звук расходился словно в разные направления. Музыкант откидывался назад, выжимая из инструмента визгливое альтиссимо, и в то же самое время сгибался вперед, перебирая нижние клапаны. Медленные и быстрые мотивы сосуществовали, сплетаясь в один. Этот парень заменял разом дюжину саксофонистов.

Ударник начал постепенно выходить из синхронизации с самим собой, превратившись в сплошное размытое пятно, окруженное ореолом барабанных палочек и сверкающих цимбал. Устремив взгляд на его установку, я увидел, что эти цимбалы и сохраняют неподвижность, и одновременно — движутся. Сущая чертовщина, уж поверьте мне. Я потряс Джей Джея за плечо и попросил проверить, когда он кивнул, что видит то же самое, я понял, что вовсе не сошел с ума. Казалось, будто играет сразу десяток ударников, выводящих вроде бы и общий ритм, но каждый — с какими-то незначительными вариациями. Разные цимбалы звенели с разной очередностью, такты чуть-чуть смещались вперед и назад. Но, если просто слушать, они отлично дополняли друг друга. Я просто слетал с катушек.

Остальной бэнд заиграл фоны, но эти люди не расплывались, и их шумный хор звучал в слитно — пару долей тишины, затем единовременно «боп!», потом несколько переборов и «ба-ду-БОП». Альтист выводил три октавы в унисон сам с собой. Клянусь, я видел его правую руку на нижних клапанах, так пальцы и двигались, и все же лежали неподвижно.

После группа возвратилась к основной мелодии, но теперь уже весь бэнд начал расплываться и вытворять полное безумство, точно сразу десять, двадцать, а то и сотня ансамблей пытались сыграть вместе, но никак не могли полностью сыграться, и их ритмы то отставали, то опережали, и все вокруг звенело и гремело — такого я никогда прежде не слышал!

Говорю вам, это было новое направление в музыке. Действительно нечто. Представьте себе, что слышите бибоп в первый раз и тут его подхватывают все чертовы лабухи мира.

— Значит, эти пилюли, что нам дали, помогут научиться играть так же?

— Похоже на то, Джей Джей.

— Боже правый! — вскричал он. И: — Вот срань! — А еще: — Ты только посмотри, как они играют!

И все это одновременно, на три разных голоса. Он зааплодировал, и его руки и хлопали, и оставались неподвижны.

— Брат, я провел слишком много времени в обществе этих жабьих морд и, поверь мне, знаю, что с ними не так. Никогда не пытался к ним приглядываться? — это мы говорили с Большим Си.

— Ну да, — ответил я, рассматривая его комнату. — Они расплываются, и еще у них слишком много глаз.

— Слишком много? Ты никогда не пытался малость притормозить и подумать, а вдруг это у нас их на самом деле не хватает? — он покосился на меня в точности как это делал Монк. — Но они и в самом деле расплываются!.. Именно про это и толкую! — он замахал руками. — Они все размыты, и такое чувство, что в каждом сидит сразу по сотне жаб, и все они ходят тут, занимаются своими делами. У них просто не получается слиться в одну цельную личность, как это считаем естественным мы. — Он помахал растопыренными пальцами перед лицом, подчеркивая смысл сказанного. — Поэтому, когда они слушают музыкантов, им необходимо, чтобы те тоже расплывались, либо им просто становится скучно. Вот почему они так обожают джаз! Лучшая богом проклятая музыка в этом мире. Мы умеем растрясти дерьмо, и при этом импровизируем. Ведь не сумеешь же так с Моцартом, верно? С классической музыки жабы просто от тоски дохнут. Все, что нанесено на нотный стан и тем самым зафиксировано, остается таким же, сколько не расплывайся.

Я уставился на свои руки, которые то оставались прежними, то начинали растекаться. Это вроде как с тем, чтобы сходить пописать — не надо напрягаться, надо лишь подумать об этом. Вот только я был как грудной ребенок и не умел себя контролировать, хотя и мог, в некотором роде, применить это умение.

— Все получится, Робби, ты только расслабься, брат. Скоро освоишься.

— Большой Си, а ты сам давно летаешь? — спросил я.

Он поскреб подбородок там, где заканчивалась коротенькая бородка, и удивленно посмотрел на меня.

— А какой сейчас год-то?

— Тысяча девятьсот сорок девятый.

— Проклятье! — произнес он. — Будь все проклято!

Тортон неожиданно затих и отвернул лицо, чтобы я не видел, как он плачет.

Расписание на следующие несколько недель было просто безумным, мы репетировали целыми днями напролет, а по ночам набивались в комнату к кому-нибудь из наших, сжимая инструмент в руках, и запускали пластинку.

Что действительно классно в тех таблетками, которыми нас кормили, так это то, что в наших мозгах моментально отпечатывалась любая услышанная нами музыка. А после того как мы ее услышали, нам достаточно было «запрограммировать сознание», хотя скорее казалось, что это наши пальцы запоминают необходимые движения.

Вот мы и слушали пластинки одну за другой: и бибоп, и свинг, и регтайм, и Баха, и Стравинского и индийские мелодии, и что только не. А раз уж мы все обладали идеальным слухом и уже умели расплываться, то каждое наше я могло изучать отдельные музыкальные линии: басы, гармонии и обязательно — соло. И когда мы вставали поутру, услышанное уже было запечатлено в нашей памяти навеки.

Это было еще ничего; в конце концов, я и раньше мог прослушать соло несколько раз и заучить его, но вот что странно: посидев пару недель на этих инопланетных пилюлях, я обнаружил, что могу припомнить любое произведение, какое только захочу — нота в ноту. Мне ничего не стоило воскресить в своей голове одно из соло Птахи, вошедших в «Антропологию»; я легко мог бы поднять с глубины сознания монковскую аранжировку «Эпистрофы» для большого джаз-бэнда и отыграть партию тромбона на своем саксофоне. В моем сознании отпечатывалась каждая инструментальная линия, тут же фиксировавшаяся в виде цепочек сокращений мышц, движений пальцев и губ, и стоило хоть раз расплыться и сыграть композицию, как я мог снова и снова повторять ее, просто только пожелав того, даже не пытаясь думать, что я делаю.