Роберт Силверберг - «Если», 1998 № 03

Ощупал замок, обыскал постель, под мальчишкой пошарил рукой и вокруг, потом его ощупал — спал он, как все, в одежде. Пусто.

— Уберите лапы! Я кричать буду!

Я руки мальчишке сдавил. Потом перехватывать начал — правой рукой его левую взял, левой правую и наоборот. Мальчишка молчал — видно, все понял.

— Не будешь ты кричать дружок, — прошептал я. — Никак не будешь. Даже если пальцы тебе сломаю, промолчишь. Только ты не бойся, малыш, мы теперь друзья лучшие…

Правая ладонь у него была холодной! Просто ледяной! Вот и ответ.

— А сделаем мы вот что, — шептал я, лихорадочно вспоминая, как мальчишку зовут. — Сделаем мы, Марк, вот что — сядем рядышком и поговорим. Тихонько и по-дружески…

— Не о чем нам говорить! — огрызнулся Марк.

— Есть о чем, — прошептал я на ухо. — Ты Слово знаешь!

Он чуть дернулся, но я держал крепко.

— Ты не спеши, — уговаривал я пацана. — Подумай. Вторую ночь впустую замок ковыряешь. А завтра — порт. Потом — рудник. Из рудника выход один, и замков там нет — там стражники караулят. Не поможет и Слово! Я знаю, бывал.

Мальчишка притих.

— Ну а снял бы замок? — я тихонько засмеялся. — Что дальше? Думаешь, я не могу открыть? Потрогай!

Я заставил его взяться за дужку замка, сам быстро выдернул из шва припасенную на крайний случай щепку — прочную, хорошую, еле отодрал от койки. Замок тихонько щелкнул, отпираясь.

— Хочешь, тебя выпущу? Беги! Только железку мне отдай…

Марк сделал вид, что не услышал.

А вообще-то можно уйти, — добавил я.

— Как?

Я зажал ему рот.

— Тихо! Как — не твоя забота. Металл нужен, щепкой я только с такой ерундой справлюсь. А придется отпирать большой замок.

— Ножом сможете?

— У тебя нож? Покажи!

Я сказал и прикусил язык. Но Марк решился. Пошевелил еле слышно губами и протянул мне руку.

Ладонь была холодной, словно мальчик несколько минут подержал ее на льду. С замиранием сердца я осознал: рядом со мной и впрямь знающий Слово! А вот сталь — теплая, согретая рукой. Не зря говорят — Слово лишь живое морозит.

— Осторожно, острый! — запоздало предупредил Марк.

Зализывая палец, я ощупал нож другой рукой. По форме — короткий обоюдоострый кинжал. Видимо, хорошая сталь, раз пацан не сломал его, неумело ковыряясь в замке.

— Годится, — сказал я. — Дай-ка…

Конечно, он не дал. Еще секунду я держал лезвие, потом оно исчезло. Растворилось под пальцами, и я схватил воздух.

— Парень, все равно нож мне отдашь. Доверяешь или нет… Когда нас поведут на канате, не опоздай. В старых шахтах, куда напихано тысяч двадцать каторжан, ничего хорошего нам не светит. Утром держись рядом. Выведут — станешь за мной. Придет время, я тебе дам знать.

— Нельзя мне на Острова… — прошептал мальчик. — Я… случайно на этап попал.

Старая песня. Все мы тут невинные, верные сыны Искупителя, несчастные братья Сестры. А вокруг нас — злодеи, душегубцы…

— Меня должны были казнить.

Пацан не врал, я это сразу понял. Судьи, может, и сволочи, но они лучше душегуба на каторгу упекут, на рудниках вкалывать, чем без толку веревку потратят. Да и казнят лишь таких злодеев, которых все равно попутчики-каторжане на части разорвут. Ну, если кто убьет женщину, что ребенка носит, — это понятно, сама Сестра заповедовала, как с такими быть, когда ее на костер вели. Сонного или беспомощного убить — тоже грех смертный. Если жертвам обычным счет за двенадцать перевалит — и тут дело простое, Искупитель же сказал: «если кто дюжину положит, все равно передо мной чист», а про вторую дюжину промолчал. Можно, конечно, и перед Домом провиниться — только какую крайность измыслить мальчишке, чтобы Дом рассердить?

На всякий случай я отодвинулся. Если он такой лиходей, ему миг нужен, чтобы Словом в Холод потянуться и нож достать. Хоть чуть-чуть бы света! Ко всему привычен, по саксонским подземельям ползал, в курганах киргизских копался, китайские дворцы ночами обчищал, когда одна смальта фосфорная с потолка светила… Но без света ждать, не вонзится ли в бок кинжал!

— Ложись-ка спать, — велел я, будто Марк сам на разговор напросился, и с койки слез. — Завтра силы понадобятся. Учти, хитрость хитростью, а если бегать не умеешь — конец.

Подсадил я мальчишку обратно на койку, сам прилег, щепкой своей верной замок закрыл и задумался.

Великое дело — Слово знать. Видал я таких, только издали. На войне, по молодости. Или из темного угла в чужом доме, молясь Сестре, чтобы прошел мимо хозяин, не вынуждал грехи множить.

А вот чтоб рядом — никогда. Был, правда, такой Гомес Тихой. Лихим делом промышлял, но не зверствовал. И пили вместе, и гуляли крепко. А потом нашли его в переулке, так подло изрезанного, что всякому стало ясно — Слово пытали. На лице у Гомеса улыбка застыла, страшная, злая. Видно, все стерпел, а Слово не открыл…

Но мальчишке-то, мальчишке откуда знать? Отец подарил? Тогда точно — из аристократов. Ах, Шутник, ко мне приглядывался, на Плешивого посматривал, но впустую. Значит, такой твой фарт…

Кормили нас дрянью. Осмелели морячки, бунта больше не боятся. Шутник сам принес котел с вонючей кашей. Стоял у дверей, поглядывал, как каторжники набивают животы, плеточку баюкал.

— Ну, пора! — Шутник изобразил самую разлюбезную улыбку. — Честным трудом, ворье несчастное, вину искупите — сам назад отвезу!

— Не опоздай только, — буркнул Локи.

Шутник двинулся по трюму, отпирая цепь.

Возле меня Шутник остановился, покачал головой:

— Чтоб такой, как ты, и не сумел щепкой замок снять…

И прошел дальше. Разочаровался, наверное, что Ильмар Скользкий оказался не таким уж ловким. Ничего, будет тебе спектакль…

— По одному, по одному вверх! — крикнул Шутник. — Двинулись!

Я шел пятым или шестым, за мной Марк.

Кораблик, на котором нас привезли к Печальным Островам, был небольшой, но крепкий и чистенький. Палуба — отдраена, паруса — аккуратно спущены и уложены. Не был бы вором, стал бы моряком…

Стражники куда расхлябаннее матросов. Даром что вооружены и скорострелами, и палашами, а у одного даже пулевик в руках. Форма грязная, морды кислые и опухшие. А перед ними — бухта толстого каната. Все, как заведено. Это хорошо.

Отведя взгляд от охраны, я залюбовался островами.

Печальных Островов — три, но мы сейчас стояли у берега большего, самого обжитого и красивого. Обрывистые берега, поросшие сочной зеленью, меловые холмы вдали, форт на крутом утесе, господствующем над бухтой, городок, прижимающийся к порту — бестолковый, шумный и яркий. Вдали, в горах, поднимались дымы плавилен… вполсилы, раньше куда сильнее дымило. Красиво было, и красиво той умирающей, последней красотой, что я больше всего люблю… Посреди города, как положено, вздымался шпиль собора Искупителя и купол храма Сестры-Покровительницы. Я ревниво отметил, что шпиль куда выше и вызолотка на дереве недавно обновлена. Эх, Сестра, жив буду — принесу подношение, нехорошо, что забывают тебя нынче…