Роберт Силверберг - «Если», 1998 № 03

— Я не прошу тебя об этом. Живи с раскрытыми глазами. Широко раскрытыми.

— Хорошо… Эй! — Кафе затряслось, как огонек на ветру. У Иззи опять запищал пейджер.

— Кто делает «оп-ля» на этот раз, Иззи?

— Я сам, Мэл. Тут многое происходит не так. Скажем, мне не нравятся монархии и вьетнамские войска в Америке — по крайней мере, пока. К тому же это придорожное кафе относится к Техасу, а Абу, то есть ты, должен прямо сейчас убраться подобру-поздорову на Магелланово Облако. Главное, чтобы у меня хватило времени поставить тебе постоянную заплатку и позавтракать кофе с плюшками перед утренней сменой. Так что не дрейфь. Десять, девять, восемь…

— Держи, сынок! — Джонни бросил мне гитару.

Реликтовая фоновая радиация подскочила до трех целых восьми десятых, потом снова упала до трех. Мы отправились в путь.

Эпилог

В тот момент, когда Иззи устроил «оп-ля», Нора стояла между цуккини и помидорами позади домика, который выстроил ей Джонни Абилен на севере штата Нью-Йорк. Каким-то образом пролетел целый год, и ее рот наполнился прищепками. Она уже развешивала пеленки, глядя на юго-запад, на розовые пальцы заката. Из ее полушария Магелланова Облака не разглядеть, зато я видел и ее, и малыша, спавшего в плетеной колыбельке рядом с Нориной кроватью. Иззовидение!

Сергей Лукьяненко

ХОЛОДНЫЕ БЕРЕГА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Печальные Острова

Глава первая,

в которой я делаю выводы и пытаюсь их проверить.

Плеть в руках надсмотрщика казалась живой. Рассвирепев, она начинала бросаться из стороны в сторону, посверкивая крошечным медным наконечником.

— Ну, разбойнички, душегубцы… бунтовать будем? Нестройный хор голосов ответил, что нет, никак не собираемся. Надсмотрщик выдавил улыбку:

— Хорошо, радуете старика…

Для надсмотрщика Шутник и впрямь был стар — лет сорок, пожалуй. На такой работе не заживаются — кого придушат цепью, кого затопчут ногами, а кто и сам уйдет, подкопив деньжат, от греха подальше.

Но этот был слишком осторожен, чтобы попасть в руки отчаявшегося, и достаточно умен, чтобы не злить без нужды весь этап.

— А ты, Ильмар? Еще не ковырялся в замках?

Тяжелая рука опустилась мне на плечо. Ох, здоров Шутник! Не хотел бы я его сердить — даже без цепей.

— Что ты, Шутник. Они мне не по зубам.

Надсмотрщик осклабился.

— Это верно… Только у тебя за зубами еще и язык есть. А? Может, у тебя Слово, а на то Слово отмычка прицеплена?

Его глаза стали жесткими, буравящими. Опасными.

— Будь у меня Слово, Шутник, — тихо ответил я, — не нюхал бы вторую неделю эту вонь.

Шутник размышлял. Потолок в трюме был низкий, и он невольно горбился.

— Тоже верно, Ильмар. Значит, такой твой фарт — дерьмо нюхать.

Он наконец отошел, и я перевел дух.

Дерьмо не беда. И не такое терпели. Другое дело — рудничная вонь, от нее живо дышать разучишься.

Надсмотрщик вышел, повозился с засовом и забухал сапогами по трапу. Трюм сразу ожил.

— Куда колоду дел, Плешивый? — заорал Локи, карманник, залетевший на каторгу по какой-то злой усмешке судьбы. По всем законам полагалась ему хорошая плеть, ну, может, еще отсечение пальца. А вот не приглянулся судье — и все. Плыви к Печальным Островам, мотай три года. Впрочем, Локи не унывал — такие никогда не унывают. Свое прозвище в честь северного бога проказ он получил не зря…

В дальнем углу Волли затянул прерванную песню. Длинный язык в третий раз довел его до каторги. Волли честно вкалывает пол года — больше за крамолу не дают — и принимается за старое.

Пел бы лучше не о налогах, а про любовь, про лунную дорожку на воде, про потаенное Слово. Жил бы безбедно и людей радовал.

— Новую! — завопил Локи; ему сегодня везло.

— Хватит, — глядя в деревянный потолок, сказал я. — Наигрались. Спать пора.

— Ильмар, да ладно тебе… — неуверенно начал Локи.

— Поговорили!

Я встал, потянулся — цепь напряглась — и затушил фитиль. Запахло горелым маслом. В темноте будто стал сильнее плеск волн за бортом. Поскрипывали койки, кто-то торопливо бубнил вечерние молитвы Искупителю, а Волли вполголоса допевал песню. Скрипели койки, порой прогибалась под чьими-то шагами палуба, стучали в борта волны. Суденышко маленькое, для быстрого тюремного клипера полного этапа не набрали. Потому и плыли долго.

Кутаясь в тонкое одеяло, я машинально разминал пальцы — словно собирался немного поколдовать над замком. Тьма была кромешная. Спать бы и спать… вот только начала по ночам мерещиться всякая чушь или… Вот! Нет, не показалось!

Я услышал, как сверху тихо звякнул металл. И это не цепь гремит — я-то знаю, как поет замок, когда в нем ковыряют куском стали.

Расслабившись, я шептал благодарения Сестре-Покровительнице. Не оставила в беде глупого братца, не загнала под землю на семь нескончаемых лет! Сестра, как вернусь на Солнечный берег — приду в храм, упаду в ноги, ступни мраморные целовать буду, пять монет на алтарь положу, хоть и знаю, ни к чему богам деньги, все в карман священника попадет. Спасибо, Сестра, послала удачу мне, неумелому!

Ай да мальчишка! Пронес на корабль с этапом железо! И где прятал — досмотрщик ведь был ушлый, в такие места заглядывал, что и вспомнить противно. А все равно пронес!

Целую неделю я трюм проверял: нет ли подарочка от прежнего этапа, нет ли случайного гвоздя в досках, за всеми приглядывал — только на пацана внимания не обращал. Не знал, в ком моя удача!

Мальчишка едва вошел в возраст, чтобы по эдикту об «искоренении младенческого злодейства» на каторгу загреметь. То ли карманы кому-то важному обчистил, то ли в дом залез. Молчаливый паренек сам ничего не рассказывал, а расспросы я пресек — не положено!

Кто-то вскрикнул сквозь сон, и звяканье надо мной стихло. Ничего, дружок, ничего. Теперь дождусь.

Тишина давно уже устоялась, а пацан все таился. Наконец скрипнуло железо. И в тот же миг я соскочил с койки беззвучно — цепь рукой зажимая, чтоб не гремела.

Но мальчишка услышал. Дернулся, но поздно — схватил я его за руку, лежащую на замке, прижал, прошептал вполголоса:

— Тихо, дурак!

Он замер.

А мои пальцы разжали ладонь, проверили — ничего.

Я осторожно выпустил цепь и двумя руками провел по койке, надеясь, что пальцы почувствуют холод металла. Ничего!