Дэвид Вебер - Честь королевы

А между двумя такими манящими пейзажами расположилось огромное окно… с двойным стеклом, герметически запечатанным в раме. Снизу виднелось входное отверстие воздушного фильтра.

Курвуазье почувствовал, что его пробрала дрожь. Вид из окна захватывал дух: перед его глазами раскинулись увенчанные снежными вершинами горы, склоны их покрывала пышная зелень, которая так и звала сбросить обувь и пробежать босиком по зелено-голубой траве. Но окно было запечатано навечно, а на поясе у адмирала в неприметном футляре висела выданная посольством маска для дыхания. Посол сказал, что маска не понадобится, пока он остается в глубине материка – если только не поднимется уровень содержания пыли в атмосфере. А семья его хозяина девять столетий жила в среде, которая по-своему была опаснее любого орбитального комплекса.

Он заставил себя отвернуться от окна и сделать глоток вина, и когда снова вернулся к беседе, он встретил задумчивый взгляд темных глаз Янакова.

Обед закончился, Рашель и Анна попрощались и ушли, и еще один слуга – на этот раз мужчина – налил в изящные рюмки импортное бренди.

– Надеюсь, вам понравился обед, адмирал? – сказал Янаков, поднеся рюмку к носу и вдохнув аромат.

– Он был великолепен, адмирал Янаков, как и компания, – улыбнулся Курвуазье. – Вы прекрасно все продумали, – добавил он мягко.

– Туше, – ответил, улыбнувшись, Янаков, потом со вздохом отставил рюмку. – Вообще-то, адмирал, я пригласил вас как бы в качестве извинения, – признался он. – Мы плохо с вами обошлись, особенно с женщинами-офицерами. – Курвуазье отметил, что он выговорил «женщины-офицеры» почти без запинки. – Я хотел показать вам, что мы не совсем уж варвары и не держим жен в клетках.

Курвуазье усмехнулся иронии в тоне своего собеседника, но пригубил бренди прежде, чем ответить, и сказал ровным тоном:

– Я ценю ваши слова, адмирал Янаков, но, честно говоря, извиняться надо не передо мной.

Янаков покраснел, но согласился.

– Я понимаю, но и вы должны понять, что мы еще только ощупью ищем, как себя вести. По грейсонскому обычаю для меня чрезвычайно неприлично пригласить к себе домой любую женщину без ее защитника. – Когда Курвуазье вопросительно приподнял бровь, Янаков покраснел еще сильнее. – Конечно, я понимаю, что у ваших женщин нет «защитников» в том смысле, в каком они есть у наших. С другой стороны, мне приходится учитывать, как мои люди – мои подчиненные и делегаты Палаты – отреагируют, если я радикально нарушу обычай. Не только на мое собственное поведение, но и на поведение ваших людей, если они примут приглашение. Так что я пригласил вас, поскольку в каком-то смысле вы защитник всех ваших женщин-офицеров.

– Понятно. – Курвуазье сделал еще глоток бренди. – Я ценю ваш жест и буду рад передать ваше извинение моим офицерам – конечно, в осторожных выражениях.

– Спасибо. – Благодарность и облегчение Янакова были очевидны. – На этой планете есть люди, которые противятся любой мысли о союзе с Мантикорой. Некоторые боятся потока идей извне, другие считают, что такой союз только вызовет обострение враждебности Хевена, а не защитит нас от него. Мы с Протектором Бенджамином не относимся к числу этих людей. Мы слишком хорошо понимаем, что может дать нам союз, и не только в военном отношении. Но тем не менее похоже, что все, что мы делали с вашего прибытия, было неправильно. Это вбило между нами клин, а посол Мастерман поторопился загнать этот клин поглубже. Я глубоко сожалею об этом, и Протектор Бенджамин тоже. Вообще-то он специально попросил меня передать вам его извинения, как личные, так и как главы государства Грейсон.

– Понятно, – сказал Курвуазье еще тише.

Это было неслыханно откровенное признание, дверца, открытая специально для него, но эти слова вызвали привкус горечи. Его долг состоял в заключении договора, и он сам этого хотел. Ему нравилось большинство встреченных им грейсонцев – не все, конечно, но большинство, – несмотря на их сдержанность и сложные социальные условности. Но, при всей своей благодарности за это признание, Курвуазье не мог не отметить, что сделано оно меньше чем через день после отлета Хонор.

– Адмирал Янаков, – сказал он наконец, – пожалуйста, передайте Протектору Бенджамину, что я искренне ценю его послание и от имени королевы с нетерпением жду заключения союза, на который мы все надеемся. Но я должен также заметить, сэр, что то, как ваши подчиненные обращались с капитаном Харрингтон, в глазах Мантикоры является непростительным.

Янаков покраснел еще сильнее, но не пошевелился, явно побуждая гостя продолжать, и Курвуазье наклонился к нему через стол.

– Я ни в коей мере не «защитник» капитана Харрингтон, адмирал. Ей защитник не нужен, и ее наверняка оскорбило бы такое предположение. Она один из самых преданных и мужественных офицеров, которых я имел удовольствие знать. Уже то, что она достигла своего ранга в таком молодом для нашего королевства возрасте, свидетельствует о том, как высоко ее ценит флот. Но хотя ей не нужна ничья защита, она мой друг. Мой очень хороший друг и моя ученица, я отношусь к ней почти как к дочери, которой у меня никогда не было, и то, как с ней обходились, – оскорбление всему нашему флоту. Она не ответила на оскорбление только потому, что профессиональный долг и дисциплину ставит выше личных интересов, но я вам вот что скажу. Пока ваши люди, по крайней мере военные, не начнут обращаться с ней как с офицером Ее Величества, каковым она и является, а не как с главным экспонатом в кунсткамере, шансы на истинное взаимодействие между Грейсоном и Мантикорой очень невелики. Капитан Харрингтон – одна из лучших, но далеко не единственная у нас женщина-офицер.

– Я знаю, – почти прошептал Янаков, крепче сжав ножку рюмки. – Я понял это еще до вашего появления и думал, что мы к этому готовы. Я думал, что я сам к этому готов. Но все оказалось намного сложнее, и отлет капитана Харрингтон вызывает у меня чувство глубокого стыда. Я понимаю, что причина – в нашем поведении, вне зависимости от официальных объяснений. Именно это подтолкнуло меня пригласить вас сегодня. – Он глубоко вдохнул и встретился взглядом с Курвуазье. – Я не стану опровергать то, что вы сейчас сказали, адмирал. Я согласен и даю вам слово, что по мере своих сил постараюсь разрешить проблему. Но должен вам сразу сказать, что это будет нелегко.

– Я знаю.

– Да, но вы, возможно, не вполне понимаете, почему именно…

Янаков показал на темнеющие за окном горы. Садящееся солнце окрасило снежные вершины в кроваво-красный цвет, а сине-зеленые деревья стали черными.

– Этот мир жесток к женщинам, – сказал он тихо. – Когда мы сюда прибыли, на каждого взрослого мужчину приходилось четыре женщины, потому что Церковь Освобожденного Человечества всегда практиковала многоженство… и это нас спасло.