Эрик Рассел - Оса

На почтамте, куда затем отправился Моури, было не протолкнуться. Он достал из чемодана дюжину увесистых пакетов, надписал адреса и отправил по назначению. Двенадцать бандеролей, двенадцать зловеще протикивающих консервных банок с часовым механизмом, двенадцать лаконичных, но содержательных посланий.

В этой банке — СМЕРТЬ!

Одна такая бомба может унести сто тысяч жизней!

Кончайте с войной, или мы кончим с вами.

Пока одни лишь слова, ничего более, но зато именно те слова, которые огреют боссов Кайтемпи почище иной дубины и зададут работенку не только их мозгам. К каждой военной шишке, как пить дать, приставят по телохранителю — а сколько на Джеймеке больших шишек! — на каждую шишку да по одному шишкарю, получится целый полк телохранителей. Уйму народу бросят в почтовые отделения потрошить посылки, и это еще не все! Огромная армия дозиметристов рассыплется по всем крупным городам планеты в поисках возможного ядерного очага, а на случай взрыва, который то ли будет, то ли нет, придется держать в постоянной боевой готовности бесчисленную гвардию гражданской обороны. Первого встречного с неуставным выражением лица станут хватать прямо на улице, не интересуясь даже документами. После Салланы, Ридарты, Уравы власти не посмеют проигнорировать эти двенадцать бандеролей, не отнесутся к даговским угрозам, как к безумному бреду какого-то шизофреника.

Моури шел по улице, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, Он представил, как вдруг вытянется, развернув пакет, какая-нибудь гнусная харя, как заметается, не зная, что делать, как кинется в сортир, бросит банку в унитаз и спустит воду, а потом станет орать в телефон, требуя минеров или что-то в этом духе.

Моури увлекся занимательной картиной и не сразу осознал, что над Пертейном стоит протяжный вой. Он остановился, поглазел по сторонам, кинул взгляд в небо, но не увидел ничего особенного: народу вроде поменьше, чем всегда, некоторые, как и он, тоже недоуменно озираются — с чего бы это гудеть сирене?

Неожиданно кто-то толкнул его в спину. Моури обернулся — полицейский.

— Спускайся вниз, лупоглазый, — проорал он прямо в ухо.

— Вниз?! — изумился Моури. — Куда это вниз? Да и с какой стати?

— В убежище! — взбеленился констебль. — Оглох? Воздушная тревога! — рявкнул он и, не дожидаясь ответа, понесся дальше, крича во всю глотку: — Вниз! Все спускайтесь вниз!

Наконец Моури обратил внимание, как сирианцы один за другим исчезают в дверях подвала какого-то магазина, и, не желая шутить с судьбой, последовал за всеми. Спустившись вниз, он поразился, до какой степени забито народом огромное помещение, люди, без всяких понуканий, едва заслышав тревогу, бежали в убежище; по меньшей мере, несколько сот человек уже томилось здесь, пережидая воздушное нападение, кто — стоя, кто — на лавках, кто — прямо на полу. Моури отыскал местечко у стены и присел на чемодан.

— Каково, а? Воздушная тревога! — пробурчал сидящий рядом старичок со слезящимися глазами.

— Тревога и тревога, — отозвался Моури. — Ничего не попишешь.

— Да-да, но ведь весь спакумский флот разбит! — взвизгнул старикашка, притягивая к себе взоры. — Радио, телевидение, — не унимался он, — только и талдычат: «Спакумская флотилия развеяна по вселенной!» Скажите пожалуйста! Откуда тогда тревога, я вас спрашиваю? Что за чудеса такие?! С кем мы еще воюем?

— Скорее всего — учения, — попытался успокоить его Моури.

— Учения! — Старикашка захлебнулся от злобы. — Или мы не ученые! Весь флот спакумский разбили, а все туда же — учиться! Нет уж, простите, мы победили и мы же прячемся в нору!

— Отцепись-ка, дедушка, — устало произнес Моури, притомившись от гнусавого зудения старика. — Я не включал сирену.

— Разницы нет — кто, какой-нибудь паскудыш, вонючий соко, — распылялся старик. — Нам просто морочат голову, хотят, чтобы мы поверили в этот бред! Я знаю, война не кончена. Неслыханная победа у Центавры. А тут тебе — воздушная тревога! — Он со свистом сплюнул на пол. — Нас держат за кучу дерь…

— Заткнись, скотина. Чего хай поднял! — проревел некий угрюмый детина, обрезая разошедшегося старика на полуслове.

Но старикашка был далек от того, чтобы заткнуться, не соображая, кто перед ним, он пер напролом.

— И не заткнусь, и не подумаю! Я шел своей дорогой, никого не трогал, вдруг кто-то хватает меня за ворот и запихивает в этот мышиный погреб.

Угрюмый отвернул лацкан пиджака — сверкнула никелированная бляха, которую он сунул под нос старику, — и отчеканил:

— Я сказал, заткнись, скотина!

— Что вы вообще себе позволяете? — взвился старик, отмахиваясь от агента, как от мухи. — В мои годы…

Угрюмый вместо ответа выхватил резиновую дубинку и обрушил на голову престарелого сумасброда. Тот рухнул, как подкошенный.

— Позор! — донеслось откуда-то; по толпе пробежал неодобрительный шепоток, но никто не шелохнулся.

Угрюмый ухмыльнулся и, показывая, почем нынче укоризна, со всего маху пнул распростертого на полу старичка, затем поднял глаза на Моури.

— Ну, чего вылупился? — проскрежетал он.

— Кайтемпи? — спокойно поинтересовался Моури.

— А тебе что?

— Да так…

— А ты лучше заткнись и не суй рыло куда не следует.

Толпа зароптала.

В этот миг с улицы в подземелье спустились двое полицейских и уселись на нижнюю ступеньку. Они утирали потные лбы и выглядели до слез несчастными и замотанными. Агент подсел к ним и, достав пистолет, принялся нянчить его на коленях. Моури загадочно ему улыбнулся.

В воздухе повисло тяжелое молчание: люди жадно вслушивались в тишину, пытаясь уловить хоть малейшие отзвуки воздушного нападения. И где-то через полчаса донесся то нарастающий, то исчезающий в отдалении рокот ракетного двигателя, потом — опять безмолвие.

Напряженность возрастала с каждой минутой, все понимали, — ракеты запускают не ради забавы, и спакумский корабль, начиненный смертоносным грузом, может сбросить его прямо им на головы.

Снова — раскаты двигателя, и снова — тишина. Было слышно, как дышат люди; на лицах — ужас, в воздухе — едкий запах пота. Моури подумал, что умереть под собственными бомбами будет чертовски обидно.

Внезапно пол под ногами содрогнулся, стены задрожали, с улицы послышался звон бьющегося стекла. Однако грохота чудовищного взрыва никто не услышал — только мелкая дрожь, передающаяся от пола, и тишина, зловещая тишина.

Через три мучительных часа наконец прозвучал отбой тревоги. Толпа с облегчением вздохнула и, перешагивая через неподвижного старичка, устремилась вверх. Моури увязался за агентом.