Ольга Чигиринская - Мятежный дом

Бет промолчала. Что тут можно было сказать? Керет серьезно верил в то, что говорил. На одной чаше весов для него лежало кровавое побоище среди людей, на другой – медико-санитарная операция по контролю численности над животными. Переубедить его не было никакой возможности.

Она покинула дворец, будучи внешне спокойной, но в голове у нее кипело, куда там литейном цеху. Руда сомнений, нестойких принципов, привычек, мыслей и чувств ссыпалась в беспощадное горнило гнева, плавилась и распадалась на сталь убеждений и шлак комплексов.

«Черт побери, я дочь Экхарта Бона! И это что-нибудь да значит!»

– Роланд, сверни направо, – попросила она, когда карт въехал в район Высоких Домов города. – И поезжай в Храм Всех Ушедших.

– Есть, госпожа, – морлок переложил руль.

Когда они вышли из карта втроем, у служки-привратника упала челюсть. Невесте Тейярре, племяннице тайсёгуна надлежало приезжать в специально назначенный день, со всей подобающей помпой. Посещение ею мемориала отца было делом скорее официальным, нежели частным.

– Нас пропустят или нет? – спросила она сурово.

– О… – проблеял служка. – Да, конечно. Но не в общие врата!

– С какой это стати? Вы сомневаетесь в моей охране? – она строго прищурилась. – Или в своей?

Кивок Кею – и служка оказался оттерт с дороги. Бет и двое охранников вошли под своды Храма. Кей шел впереди, Роланд – сзади, Бет – посередине. Вдвоем морлоки походили на два шагающих генератора силового поля – между ними Бет чувствовала себя как под куполом. Люди расступались за три шага, и кланялись ей, прижимаясь к стенам, и когда она оглянулась, высунувшись из-за бока Роланда, то увидела, что людской коридор за ее спиной так и не смыкается – люди застыли, глядя ей вслед.

Сам Бон был погребен не здесь. Его тело после смерти аннигилировали на Анзуде, а голова, спасенная синоби Моргейном, по традиции сгорела в пламени одной из звезд. Здесь был только кенотаф, мемориал, отпиравшийся для народа лишь два раза в год: в день Всех Ушедших, 1 ноября по стандартному земному календарю, и в день смерти Бона. Если Бет не соврали, в эти дни здесь было не протолкнуться.

Специально для нее служители отперли кенотаф.

– Желает ли сеу Бон пообщаться с духом батюшки? – тихо спросила одна из старших служительниц, склонив голову.

– Желаю, – сказала Бет, и ее голос раскатился под сводами. Все-таки это было хорошо поставленный голос оперной певицы.

– Мы предоставим вам медиума в течение… – начала было служительница, но Бет прервала ее:

– Не надо. Я обойдусь без медиума.

– Пусть сеу Бон простит меня, но это невозможно, – возразила служительница, склонившись еще ниже. – Общение с духами умерших без участия специально подготовленного посредника… может быть чревато последствиями.

– Я верую в вечную жизнь, – сказала Бет. – Пожалуйста, уступите мне дорогу.

Служительница молча удалилась. Бет шагнула в прохладную арку гробницы.

То же лицо отца, что было выгравировано на дверной плите, встретило ее на рельефе напротив входа. Рядом был другой рельеф – Лорел Бон, такая же торжественная в своих погребальных одеждах, глядела из камня на мужа, с которым соединилась в вечности.

Плита за Бет закрылась, морлоки остались снаружи – сюда даже личной охране не было входа. Девушка подошла вплотную к барельефу и коснулась ладонью отцовского лба.

«Ты ошибался. Ты был смелым и хорошим человеком – но ты ошибался. И я должна исправить эту ошибку. Я не прошу у тебя ни сил, ни вдохновения, ни совета, ни прощения – я просто сообщаю. Мне придется выступить против родных – а других у меня нет… Против своего жениха – а он такой симпатичный парень и такой славный… Но я больше не струшу. Может быть, я тоже страшно ошибаюсь – но я не струшу. Прощай, отец».

Она развернулась и вышла из кенотафа. Двое служителей запечатали его. Морлоки снова образовали свой невидимый «купол защиты» и Бет зашагала прочь. Пока она была в гробнице, к машине успели простелить ковровую дорожку.

Она вернулась домой, чем повергла в панику Белль, которая не успела прочитать и половины того, что Бет ей отмерила. Она умоляла о наказании, и Бет пришлось на нее наорать, чтобы она заткнулась. Не выполнить приказа – это еще не преступление. Бет давно уже пыталась вдолбить это в голову служанки, но это было не проще чем обратить в христианство исламского шахида.

«А ведь ты не пыталась ее обратить» – сказал Бет ее внутренний голос.

«Так ведь я сама не верю. Всем говорю, что верю, а на самом деле не верю».

Нда, положеньице. Человек искренне считает себя домашним животным, а ты не можешь его разубедить, потому что тебе не на что опереться, кроме догмы, в которую ты не веришь. Поэтому тебя так легко заставляют замолчать, на пальцах показав тебе, дурочке, как ты не права. Продемонстрировав таблицы и диаграммы, где показано, как поведение гемов наследуется от животных предков, как они мало приспособлены к воле и как им там будет плохо. И ведь им было плохо! Ты помнишь рассказы Аквиласов: им было плохо!

Несколько разумных доводов – и она молчит. А вот Дика они не заставили молчать. Последнее, что он сказал в яме своему палачу – «Ты человек». Но где ее взять, такую решимость? Она задумала в своем сердце самую настоящую революцию – но ее не хватает даже на камеристку и телохранителей.

Что ж, решила она, закрывая томик с белым китом на обложке и возвращая его на полку. По крайней мере, она попробует все до конца. Никто не скажет, что Ахав отступился. Она давно уже считала веру чем-то вроде самогипноза, но если это именно тот самогипноз, который поможет ей не отступить – она прибегнет к нему.

Бет вошла в спальню, закрыла за собой дверь, хотела было нажать кнопку сигнала «не беспокоить», но раздумала. Если кто-нибудь сунется – пусть увидит. Она не собирается устраивать демонстраций, но и стесняться не будет. Так, который час? Еще далеко не полдень по меркам Картаго, но мы не будем придираться к мелочам. В конце концов, где-то во Вселенной обязательно полдень. Бет встала на колени возле кровати, как она это обычно делала дома. Когда это казалось всего лишь скучным ежедневным ритуалом… Когда были живы мама и Джек… Слезы навернулись ей на глаза, она шмыгнула носом и произнесла вслух (сказать это про себя тоже почему-то показалось ей недостойным компромиссом):

– Ангел Господень возвестил Марии… И она зачала от Духа Святого… Радуйся, Мария, благодати полная… – и дальше, до конца, стараясь выполнять все рекомендации, которые давали ей священники: сосредоточиться не на своих ощущениях, а на произносимых словах, отбросить на время все мысли и, по возможности, эмоции, воспринимать молитву как привилегию, а не как обязанность…