Василий Головачёв - Контакты особого рода

Суматоха у вертолетов улеглась, крики стихли, два из них поднялись в воздух, за ним последний, ведомый напарником Кемпера: летчик действовал по приказу майора, спасавшего двадцать человек и пожертвовавшего двумя — Алиссоном и самим Кемпером. Суперзавр перевел взгляд на вертолеты, но не сделал ни одного выстрела из своей носовой «гамма-пушки», потом снова повернулся к оставшимся землянам, дернул «крылом» и… отвернулся! Рядом начал просыпаться Тихоня.

— Пошли, Норман, — сказал скрежещущим голосом Кемпер. — Кажется, он нас отпустил.

— Зачем? — очень спокойно осведомился Алиссон. — Мы никуда не успеем уйти.

— Почему? Если тихонько отойти к ущелью, а потом рвануть…

— Я не о том, драконы нас, может, и не тронут, они более великодушны, чем Рестелл и компания.

— Что ты хочешь сказать?

— То, что операция «двойной удар» вступила в завершающую стадию.

— А-а… — сказал, помолчав, Кемпер. — Я и забыл. Но, может быть, Джайлс и… кто там с ним… Киллер не станут бросать атомную бомбу? Возьмут и примут предложение русского, а? Подождем?

— Что нам остается?

Обменявшись полуулыбками, они отошли, не таясь, на километр, сели на камни и стали наблюдать за действиями суперзавров, не знавших за собой никакой другой вины, кроме факта рождения в «неположенном месте» в самую жестокую из эпох, которую сами же люди назвали калиюгой…

Драма 4

НАЕЗДНИК

Горела деревня.

Автобус медленно катил по абсолютно пустому шоссе мимо горящих домов, мимо черных, голых деревьев, и люди, приникшие к окнам автобуса — журналистская бригада из всех стран СНГ, молчали. Потом раздался чей-то сдавленный шепот:

— Смотрите, яблони!

Алевтина, у которой, как и у всех, ком стоял в горле, оглянулась на молодого сконфузившегося парня, фоторепортера из журнала «Экспрессмен», потом перевела взгляд на деревню. То, что березы в Чернобыльской зоне иногда зеленели зимой, она слышала, но не знала, что яблони в садах в августе месяце могут стоять кроваво-красными, почти голыми и тем не менее — с огромными, изумительно красивыми и аппетитными плодами.

— Зона! — со знанием дела улыбнулся сосед Алевтины, перехватив ее взгляд. Он тоже прилетел из Москвы, как и она, только представлял не «Известия», а «СПИД-инфо». Звали его Леонидом Панасюком, и еще в самолете он, как говорится, «положил взгляд» на Алевтину, однако к его ухаживанию девушка осталась равнодушной и реагировала на них холодно. Ей не нравились не в меру самоуверенные всезнайки.

За околицей деревни стояли тракторы и экскаваторы, но не мертвые, брошенные, как показалось сначала, а с водителями.

— Прибыли хоронить, — снова проговорил Леонид авторитетным тоном.

— Кого хоронить? — не поняла молоденькая журналистка из «Белновостей».

— Деревню, — кивнул на окно Леонид. — За десять лет ликвидаторы похоронили уже двадцать с лишним деревень.

Автобус выбрался за пределы деревни, увеличил скорость, но через несколько минут вынужден был остановиться. До АЭС оставалось около двух километров, и на въезде в радиоэкологическую зону стоял блокпост внутренних войск. Молодые суровые парни в камуфляжных комбинезонах и лихо заломленных беретах быстро проверили документы, обыскали автобус и подняли шлагбаум.

Еще через четверть часа автобус подкатил к новому двухэтажному зданию с зеркальными освинцованными стеклами. Здание принадлежало научно-исследовательскому центру, и располагались в нем многочисленные медицинские, биологические, радиологические, физические и лаборатории контроля, центры, в которых работало не менее четырехсот человек. По сути, АЭС вместе с научно-исследовательским институтом и производственно-техническим центром в настоящее время представляла собой полигон со сложным хозяйством, в который входила и тридцатикилометровая зона вокруг, — странный и опасный радиологический заповедник.

В здании располагался также пункт дезактивации и санобработки для работников центра и прибывающих гостей.

Четвертый энергоблок со взорвавшимся реактором, упрятанным в саркофаг, стоял от здания всего в трехстах метрах и был хорошо виден. Из стали и бетона, он отсвечивал на солнце серебром. Но люди в автобусе долго разглядывали его, притихшие и смирные, пока проводник, сотрудник центра, а также по совместительству работник коммерческой фирмы «Чернобыль-Интеринформ» Эдик Мартиросян не скомандовал выходить.

Прошли в здание, в специальной раздевалке сняли с себя все «цивильное» и облачились в химзащитное белье, штаны, ботинки и хлорированную фуфайку.

— Фу! — скривил нос Леонид, норовя пристроиться поближе к Алевтине. — Ну и амбре!

Воняла фуфайка, конечно, отвратительно, однако, по мнению Алевтины, вынести эту вонь можно было и без комментариев.

— Идем к реактору, — объявил проводник. — Фотоаппараты, ручки, карандаши, записные книжки, диктофоны и магнитофоны не брать! Ни к чему не прислоняться, руками ничего не трогать. Что надо, я скажу сам. Вопросы тем не менее задавать можно, отвечу в пределах компетенции.

Мартиросян повернулся и зашагал впереди. В отличие от журналистов он был одет в джинсовый костюм, превратив его в «зонный комплект». Пятнадцать представителей прессы и телевидения разных агентств и стран, переговариваясь, потянулись за ним.

Леонид сошел с дорожки, чтобы подойти к сосне с огромными — с кулак! — шишками, но услышал сердитый окрик:

— Осторожно, земля грязная! Завезли два месяца назад, но она уже «хапнула» две тысячи микрорентген. Ходите только по асфальту, он ежедневно моется. До сосен дотрагиваться не рекомендую, они из деревьев самые чуткие к радиации, берут до тысячи микрорентген.

Леонид вернулся на дорожку, поглядывая на свои ботинки, будто хотел увидеть радиоактивные «флюиды».

Прошли через рыжий лес, полностью выгоревший от радиации. На его опушке росли и зеленые сосны, но, как пояснил Мартиросян, их недавно высадили ликвидаторы.

Возле реактора царила будничная суета. Люди в серой, белой, черной и оранжевой спецодежде что-то переносили, что-то строили, обсуждали, тянули кабели, куда-то шли. Над журналистами нависла пятидесятиметровая стальная стена с контрфорсами, закрывшая фасад пострадавшей западной стены энергоблока.

Несмотря на самообладание, Алевтину пробрала дрожь. За стеной саркофага, чаще называемого просто «гробом», дремал ядерный джинн, способный в любую минуту преподнести сюрприз. Что он и делал на протяжении десяти с лишним лет со времени катастрофы. Так, в 1991 и 1995 годах саркофаг по неизвестным причинам дал трещины, а в 1990 и 1996 годах внутри «гроба» вдруг началась самоуправляемая ядерная реакция. Ее удалось задавить, а трещины залить бетоном, но никто не мог с уверенностью предсказать, на что еще способен самый большой в мире и застывший на неопределенное время ядерный взрыв.