Владимир Михайлов - Один на дороге

- Однако, судя по тому, где и как мы встретились, вы человек достаточно независимый. Вот этой независимости там у вас бы не было.

- Была бы. Пусть и не совсем в такой форме. Лишая чего-то, нам возмещали это иначе. И в конце концов многое определяли мы. Очень многое. И не переставали при этом быть женщинами. А сейчас если женщина получает право определять что-то или, как это теперь называется, выходит в руководство, она платит за это тем, что перестает быть женщиной.

- Совершенно не обязательно. Вы пристрастны.

- А вам приходилось встречать других?

- Нет; но просто специфика моей работы такова... у нас нет женщин - во всяком случае, в руководстве.

- Завидую вам. Что это за счастливая работа?

- Хочу воспользоваться вашим же приемом и не отвечать.

- Нет, - живо проговорила она. - Вы хотите равенства, но его никогда не было, не должно быть и не будет. Женщине всегда будет дозволяться то, на что вы не имеете права. Не унижайте себя, не прячьтесь за ширму равенства.

Любопытное дитя, подумал я. Со своим мировоззрением. Она против равенства - потому что она за господство. За свое господство. Жаль, что я не очень хорошо ориентируюсь в восемнадцатом веке; еще в войнах того времени туда-сюда, а все остальное для меня закрытая книга. Вот насчет фортификации я мог бы ей рассказать кое-что.

- Знаете, - сказал я ей, - в восемнадцатом веке, и в любом другом, несчастий было ничуть не меньше, чем сейчас. И тогда случались трагедии, и тогда женщин бросали...

Она резко вскинула голову.

- Меня не бросили. Почему вы решили? Меня никогда не бросали. Меня нельзя бросить. Вот я - могу!

- Что вы, Оля, да я и не думал...

- Подумали. Это ведь самое простое объяснение. Завезли, обманули и бросили. - Опираясь на подлокотник, она подалась ко мне, глаза ее сверкали. - Вы просто не разглядели меня в темноте как следует, вот и решили, что я Золушка, с которой можно поступать, как заблагорассудится. Ничего подобного!

- Прошу прощения, королева, - сказал я, улыбаясь, чтобы как-то успокоить ее, рассердившуюся, кажется, не на шутку. Она откинулась на спинку, глядя в сторону, и несколько минут молчала. Я тоже предпочел не возобновлять разговора. Интересно, каким я буду выглядеть утром, когда мне позвонит полковник из штаба, и надо будет начинать что-то делать всерьез? Вот уж действительно с жизнью не соскучишься...

- Я заболела, - неожиданно снова заговорила она, теперь уже спокойно, И ничего нельзя было поделать. Он оставался тут, сколько мог. Делал все, что мог. Но от него это больше не зависело. И он уехал. Оставил мне денег, но даже попрощаться по-настоящему, мы не смогли. А мы приехали сюда, именно чтобы попрощаться по-настоящему... И сегодня, когда я вышла, мне стало очень обидно оттого, что мы не попрощались... что все вышло так нелепо.

Странно: это как-то не согласовывалось с ее взглядами на рыцарство, насколько она уже успела познакомить меня с ними. Я даже немного рассердился.

- Вы непоследовательны, Ольга. Этот человек - видимо, близкий вам (она кивнула), бросил вас больной и уехал. И вы, судя по вашим же словам, его прощаете...

- Он не мог иначе.

- Ну, хорошо, допустим, в тот момент не мог. Но приехать-то, и забрать вас из больницы он мог? Не позволить, чтобы вы оказались одна в чужом городе?.. Или гордость не позволила вам позвать его? Или не осталось денег даже на телеграмму, на телефонный разговор?

Она смотрела на меня, словно я был в бессознательном состоянии и бредил.

- Опомнитесь, - сказала она, когда я сделал передышку. - Откуда он мог приехать? И куда я могла позвонить ему, если бы даже захотела? Я же сказала вам, что он уехал!

- И все же... - начал я, и вдруг запнулся.

Со значением слов иногда случаются странные вещи. Два слова, обозначающие сходные явления, явления одного порядка; но в то время, как одно из них обязательно требует пояснений, иначе понять суть сообщаемого невозможно, второе - понятно само по себе и несет кучу определенной информации. Как дела у Барбоскина. Барбоскин ест. Ест? Что ест, почему, когда, как, что это вообще значит - Барбоскин ест? Барбоскин пьет. Тут все понятно, и никому не приходит в голову спросить - что пьет и почему... Барбоскин стоит. Где стоит? На улице, в очереди, дома? Стоит минуту, час? Или, может быть, он вратарь? Барбоскин сидит; и все ясно, можно лишь спросить, за что и сколько дали. И вот для определенной части людей слово "уехал" приобрело такое же исчерпывающее, все объясняющее значение; не "уехал в санаторий", "на дачу", "к родственникам", "в командировку", а просто - уехал. Для определенной части людей. Но я-то к ней не отношусь, и поэтому понял, что она имела в виду, не сразу.

- Вот оно что...

- Да, - сказала Ольга. - Вот именно.

- Значит, - сказал я, собираясь с мыслями, - если бы вы тогда не заболели...

- Мы смогли бы проститься так, как нам хотелось.

- И вы остались бы?

- Конечно.

- Почему?

- Как - почему?

- Ну, почему он, допустим, не взял вас? У него семья? Вы не могли оформить отношения?

- Могли. У него только родители. Но я не хотела. И потому, что там тоже не восемнадцатый век. Там тоже двадцатое столетие. Куда же и зачем мне было ехать?.. И...

- Но вы, видимо, его любили?

- Но если бы вы сейчас полюбили меня, и я заявила бы вам, что уезжаю, вы поехали бы со мной? Если предположить, что у вас не было бы семьи и можно было все оформить?

- Семьи у меня и на самом деле нет. Но я, конечно, и думать не стал бы об этом. Как можно уехать из своего дома? Я не понимаю, как он-то мог...

- Ну, видимо, он не чувствовал себя дома. А я вот тоже чувствую, как вы... как все. И хотя меня как женщину мой дом не всегда устраивает, все же он - мой... Ну вот, теперь вы поняли, как я здесь оказалась.

- Да. Извините, Ольга, за мою назойливость. Она была в какой-то мере вынужденной. Завтра - вернее, сегодня, попозже, я попытаюсь устроить вас в одном месте, где вы, я полагаю, сможете прожить какое-то время ... пока не соберетесь домой.

- Домой? - Это было произнесено так, словно я сморозил глупость.

- Куда же еще? В Ленинград, на Новосибирскую улицу...

- Нет, - сказала она. - Туда я не поеду, - Это прозвучало давно обдуманным и категорическим решением.

- Час от часу не легче.

- По-моему, это понятно. Мы же там были вдвоем с ним. И все это знали. Как же я вдруг окажусь там одна? - Она взглянула на меня как-то беспомощно. - Меня просто затаскают по постелям...

- Слушайте! - возмутился я. - Вы что... - Я хотел сказать "проститутка", но вовремя проглотил это слово. - Вы что, идете за каждым, кто захочет и поманит? Не умеете отказать? Постоять за себя?

Мой тон ее, кажется, не обидел; и молчала она лишь потому, что подыскивала слова для ответа.

- Я не умею быть одна... Может быть, вы не способны понять это. А я вот не понимаю, как можно жить без любви. Не без постели, понимаете, а без любви, без ее воздуха, вне ее мира. Когда она есть - это счастье. Когда нет - ее ищешь.