Непристойные предложения - Уильям Тенн

— Извини, Форд, старина, — говорил он, поворачиваясь из стороны в сторону на кресле рулевого в носовой части шлюпки. — Я так считаю, человек, который дает кому другому подержаться за свой бластер, все равно что тот великан, у которого сердце было в яйце, а яйцо нашли враги. Вот когда вырастешь так, чтобы твой папаша решил, что пора тебе обзавестись оружием — что ж, вот тогда тебе стоит научиться стрелять, и чем быстрее, тем лучше. А до той поры тебя по-хорошему и близко к нему подпускать нельзя.

— У меня нету отца, чтобы он дал мне оружие, когда я стану взрослым. У меня даже старшего брата нет, такого, как ваш Лабрадор. У меня только сестра. А она…

— Она выйдет за какого-нибудь сухорогого, который южнее Полярного побережья не бывал ни разу. И главой семьи будет именно она, или я не разбираюсь в шайтанах. Властная, упрямая как ослица… Кстати, Форди, — он поднялся из кресла и потянулся так, что чешуйчатый костюм едва не лопнул на бицепсах, — эта твоя сеструха. Скажи, она… — и он снова принялся допрашивать меня насчет сестры. Я плюхнулся в освобожденное им вращающееся кресло и честно пытался отвечать на все его вопросы. Однако было много такого, чего я просто не знал. Ну, например, Ивлин — девушка здоровая. Но насколько здоровая — откуда мне знать? Ну да, отвечал я ему, мои тетки и по отцу, и по матери нарожали детишек больше среднего. Нет, мы у нас в Нижнем не занимаемся сельским хозяйством, но да, думаю, Ивлин не хуже любой другой женщины разбирается в оборудовании для подводного плавания и насосной аппаратуре…

Я и подумать не мог, что эта ерунда обернется для меня серьезными неприятностями.

Сестрица настояла, чтобы я вместе с ней ходил на лекции по географии. Большинство других девиц, что летели на Венеру затем, чтобы выйти замуж, шушукались друг с другом всю лекцию, только не сестра! Она жадно ловила каждое слово, делала записи и задавала вопросы, от которых бедолага-стюард, вызвавшийся быть лектором, потел и крутился как уж на сковородке.

— Мне очень жаль, мисс Спарлинг, — говорил он с плохо скрываемым сарказмом, — но я не могу припомнить никакой сельскохозяйственной продукции, экспортируемой с Макроконтинента. Поскольку плотность населения там ниже, чем один человек на тысячу квадратных миль, а качество пахотных земель ниже стандартов… постойте-ка, вспомнил. Один овощ с Макроконтинента все же экспортируется, но его вряд ли можно назвать съедобным. Дикая навозная груша, из которой вырабатывают… гм… психотропное средство, собирается там контрабандистами. Кстати, в отличие от официальных, сообщаемых на Землю данных, объем контрабанды в последние годы заметно вырос. Говоря точнее…

— Прошу прощения, сэр, — не выдержал я, — но разве навозная груша не растет только на острове Лейфа Эриксона? Который никак не соединяется с Макроконтинентом, хотя небольшую часть года и связан с Московским полуостровом узким перешейком… вы же наверняка помните: это доказала третья экспедиция под руководством Ван Ли?

Стюард медленно кивнул.

— Да, я и забыл, — признался он. — Пардон, леди, но мальчик прав. Будьте добры, сделайте исправления в своих записях.

Однако записи делала одна лишь сестрица, и исправлять она ничего не стала. Несколько секунд она смотрела на меня, задумчиво покусывая нижнюю губу, а мне становилось все больше не по себе. Потом она захлопнула блокнот жестом, который у мамы обычно означал готовность отпинать любого представителя оппозиции.

— Фердинанд, — произнесла она. — Пройдем-ка в каюту.

В каюте она усадила меня в кресло, а сама принялась скользить вокруг него хищной рыбиной. Я понял, что влип.

— Я читал про это в судовой библиотеке, — попытался объяснить я.

— Ну да, конечно, — сухо бросила она, тряхнув черными как смоль волосами. — Только не говори мне, что про эту навозную гадость ты тоже в библиотеке вычитал. Все книги в ней проверены цензорами с Земли — именно для того, чтобы их могли читать неустойчивые мужские умы вроде твоего. Она бы не допустила… я имею в виду, цензора…

— Ластоногая, — презрительно хмыкнул я.

Сестра плюхнулась во второе надувное кресло.

— Это слово, — медленно произнесла она, — имеет хождение только среди венерианских отбросов общества.

— Но это не так!

— Что не так?

— Никакие они не отбросы! — я чувствовал, что увязаю все глубже и глубже, но не мог не ответить. Мне нельзя, никак нельзя выдать м-ра Брауна! — Это охотники и фермеры, путешественники и торговцы! Это они строят цивилизацию на Венере. И делать это в таком пекле могут только настоящие мужчины.

— Правда? — спросила она, глядя на меня так, словно у меня выросла вторая пара ушей. — Что ж, продолжай.

— Хилым, законопослушным подкаблучникам не построить цивилизации в новом мире. Это под силу только людям, не боящимся устанавливать свои собственные, новые законы, когда это нужно. И если понадобится — с помощью оружия. Законы начинаются с этого, а в книжки их запишут позже.

— А теперь скажи мне, Фердинанд, какой злонамеренный, преступный самец вещает теперь твоими устами?

— Никакой! — настаивал я. — Это мои собственные мысли!

— Удивительно стройные мысли для несовершеннолетнего сопляка! Для того, кто до сих пор выказывал достойное сожаления, хотя и обычное для лиц мужского пола отсутствие интереса к политике и философии. Я намерена построить на этой новой планете, о которой ты, Фердинанд, говоришь, политическую карьеру — разумеется, после того, как найду себе хорошего, надежного мужа — и мне совершенно не нужно в семье мужлана-сексиста. Так кто набил тебе голову этим вздором?

Меня бросило в пот. Когда сестрица чувствует, что ей лгут, хватка у нее становится — бульдог позавидует. Я потянул из кармана носовой платок утереть лоб, что-то выпало из него и стукнуло об пол.

— Что это делает у тебя в кармане моя фотография, Фердинанд?

Западня с грохотом захлопнулась.

— Один… один пассажир хотел посмотреть на тебя в купальнике.

— Все пассажиры на этом судне женщины. Не могу себе представить, чтобы кому-нибудь из них была интересна моя внешность. Ну-ка, колись, Фердинанд, ведь это мужчина подсказал тебе эти антисоциальные мысли, да? Воинствующий сексист из этих, из разочарованных мужланов, которые все еще хотят прорваться к власти, хотя и понятия не имеют о том, как управлять. Если не считать, конечно, их древних, кровавых способов. Кто совратил твою светлую, невинную душу, Фердинанд? Говори!

— Никто! Никто!

— Ты знаешь, Фердинанд, мне врать бессмысленно! Ну!

— Я же сказал … Все сказал! И не зови меня Фердинандом. Зови меня Форд.

— Форд? Форд??! А ну-ка, слушай меня, Фердинанд…

После этого мне ничего не оставалось, кроме как признаться. На это