Майра - Ген Истины

Писатель облегченно вздохнул. Где-то вдали громыхнуло: судя по всему, с востока шла гроза. В воздухе ощущалась влажная свежесть, от которой последние сомнения растаяли, растворились, и жизнь снова обрела ощутимую, прочную и понятную основу. Гудерлинк решил вернуться в церковь, к Алсвейгу.

Журналист уже пришел в себя, но по-прежнему сидел на полу. Видно было, что напряжение последних суток совсем его вымотало и что у него просто нет сил подняться на ноги. При этом он все же не оставался неподвижным, а совершал какие-то ритмичные движения. Писатель не сразу понял, что именно он делает, и только подойдя ближе, увидел. Каким-то образом Алсвейгу все-таки удалось добраться до ампулы, которую Гудерлинк оставил лежать на виду, в проходе между скамьями, и засучить рукав на правой, раненной руке. Теперь Франк пытался вскрыть ампулу, отвинтив металлический колпачок, под которым скрывался инъектор, но даже это ему не удавалось. Услышав шаги, он только и мог, что повернуть голову.

– Франк, – сказал писатель как можно мягче и спокойнее, хотя от этой картины жалость перехватила ему горло. – Не мучай себя. Успокойся.

Алсвейг слабо улыбнулся. Это была болезненная улыбка, больше похожая на гримасу.

– Томаш… Я хотел тебя убить.

– Забудь. Тебе досталось за последние часы. Никто не выдержал бы такого.

– Не в этом дело. Еще когда мы отправлялись в путь, я уже знал, что если ты отступишь или вздумаешь мешать, мне придется… уничтожить тебя… ради успеха моей миссии.

– Я не сержусь. Расслабься. Все позади.

– Еще нет. Осталось полчаса. Помоги мне!

– Ты уверен, что это безопасно?

– А какая теперь разница?

Гудерлинк еще минуту колебался, потом вздохнул. Что толку противиться человеку, который все для себя решил? Содержимое ампулы может действительно быть безобидным, а если он откажет Алсвейгу в помощи, тот, чего доброго, не захочет ехать с ним домой. Писатель взял из холодных пальцев блестящую металлическую каплю, отвернул туго завинченный колпачок инъектора и осторожно поднял правую руку Алсвейга. На плоском запястье под кожей ясно бугрились вены. Гудерлинк вздохнул еще раз и как можно аккуратнее ввел инъектор. Раздался едва слышный щелчок, писателю показалось, что он физически почувствовал, как опустела ампула. Он машинально сунул бессмысленный теперь предмет в карман.

– Спасибо.

Алсвейг, напряженно следивший за манипуляциями друга, наконец расслабился и откинулся спиной на скамью.

– Нужно подумать, как быстрее добраться до дома, – сказал Гудерлинк. – Хотя тебя сначала неплохо бы показать врачу.

– Потом… не сейчас… Я хочу… отдохнуть… Больше нет сил…

Франк закрыл глаза, но тут же открыл их, потому что совсем поблизости раздался удар грома, странно протяжный, вызывающий в душе тревожный отклик.

– Что это?

– Гроза. Снаружи все небо затянуто тучами.

– Тогда почему… этот свет?..

Гудерлинк изумленно огляделся. Сквозь высокие стрельчатые окна, сквозь старинные витражи в церковь падали неожиданно яркие солнечные лучи. Подножие мраморного Распятия и даже ноги Спасителя, пробитые мраморным гвоздем, были залиты красным, и казалось, свет медленно поднимается все выше, захватывая колени, чресла, живот… Даже в самый солнечный день здесь вряд ли могло, по всем законам природы, твориться такое.

Сверху опять громыхнуло, теперь звук напоминал чудовищно низкий, душераздирающий рев. Писатель и журналист в смятении переглянулись. Оба пытались побороть внутренний трепет. Гудерлинк, не в силах больше переносить неизвестность, направился к дверям на улицу и распахнул их.

Свет ослепил его, но ненадолго. Следующим чувством был шок от невозможности того, что он увидел. В мире явно что-то случилось с перспективой. Дома, окружавшие часовню, то ли отступили, то ли сделались меньше, – как будто сложились в несколько раз или ушли глубоко в землю, – так что убогий и узкий городской горизонт неправдоподобно расширился, и в резком, разделяющем мир на белое и черное, свете уже не понять было, какой предмет больше, какой меньше, какой плоский, а какой выпуклый или вогнутый. Надо всем этим из-за горизонта, как раз против дверей часовни, медленно, словно во сне, вырастал широкий призрачный столб не то лучей, не то фосфоресцирующего тумана, он беспрестанно менял цвет и колыхался, подобно складкам тонкой и легкой материи.

– Что там? – спросил Алсвейг изнутри часовни.

– Не знаю. Очень яркий свет и какой-то столб дыма над горизонтом…

– О Господи! Ведь они обещали… Они не должны были использовать ядерные заряды!

– Это не ядерный взрыв. Это, наверное… Что это?

Мерцающая призрачная колонна теперь была просто невыразимо огромной и на глазах принимала странные очертания. От нее отделились два туманных протуберанца и, расправившись, вдруг заплескались, сверкая и переливаясь радугами, на ирреальном, космическом ветру. Потом какая-то тень возникла сверху, и Гудерлинку сперва показалось, что огромное крылатое существо пьет из длинного рога, но секунду спустя небо и землю потряс новый приступ раскатистого, оглушительного грохота…

– Томаш, подними меня! Дай мне взглянуть!

Писатель на несколько мгновений отвлекся, чтобы помочь другу добраться до дверей, а когда повернулся снова, увидел, что весь мир пришел в движение, и что-то сверкающее и лучистое изливается с неба, и что-то бесформенное, чёрное, судорожно тянется к небу из земли… Разум отказывал, не в силах объять того, что видели глаза.

– Боже мой, неужели мы опоздали? Неужели мы что-то сделали не так? Господи, помилуй…

Гудерлинк оглянулся. Вся часовня была залита золотым и алым, лика Христа нельзя было разглядеть, и даже сосредоточившись, писатель понял, что не может вызвать Его черт в памяти. Это почему-то привело его в гораздо больший ужас, чем все, что творилось за дверью. Происходившее снаружи не напоминало ему гнев, вообще ничего из человеческих чувств. А то, что делалось в его собственной душе… И этому писатель теперь не мог подобрать названия, слова бледнели и таяли, утрачивая последний смысл.

Гудерлинк с Алсвейгом стояли на пороге, вцепившись друг в друга и глядя в разверзающееся небо. Ангел опустил трубу, и наступила бездонная тишина ожидания…

– Как же так? Кто же… Что стало последней каплей в чаше Твоего терпения, Господи?

Гудерлинк уже не пытался унять дрожь. Он чувствовал, как по телу распространяется ледяной холод, а глаза жгут обильные едкие слезы. Ему с трудом, стуча зубами, удалось выдавить ответ:

– Думаю, скоро мы это узнаем.