Майра - Ген Истины

Над Римом собирались осенние тучи. Солнце просвечивало сквозь одну из них, похожее на тусклую, безжизненно белую монету, и больше напоминало луну. Писатель дошел до середины двора и остановился, подняв лицо к небу. Со всех сторон церковь Святого Марка обступали дома; при ярком солнечном свете они, возможно, выглядели даже красивыми, но сейчас на них лежала грустная, тоскливая тень, и оттого казалось, что церковь и небольшой дворик при ней находятся на крошечном пятачке земли, сдавленном со всех сторон каменными глыбами, угнетающе величественными, как египетские пирамиды. Кусочек серого неба вверху скорее пробуждал отчаяние, чем дарил надежду и утешение.

Гудерлинк стоял, дрожа всем телом, на вымощенной прямоугольными плитками дорожке между запущенными рядами декоративных кустов и не знал, что ему дальше делать. Больше всего хотелось оказаться дома и обнаружить, что последние сутки были просто кошмарным сном, что Алсвейг, совершенно здоровый и, как всегда, бодрый, придет в назначенное время в знакомое кафе играть в шахматы, а никакого Витторио и никакой дамы в лиловом костюме нет и никогда не было на свете, следовательно, и умереть они не могли… Но острые спазмы слишком болезненно сдавливали сердце, чтобы им можно было не верить. Задыхаясь, писатель с силой растянул ворот и без того свободного блейзера.

Какой смысл в Истине, если в борьбе за нее ты вынужден убивать, красть, лгать и нападать на беззащитных? Если стремление к Истине – это то, что делает людей людьми, то почему путь к ней ничем не отличается от хищничества, царящего вокруг и превращающего цивилизованных, казалось бы, существ, в животных, которыми правят лишь простейшие инстинкты, страх, ненависть к чужакам, подозрительность и жадность? Как может такая Истина быть… истинной? И если не может, то есть ли настоящая? Ведь есть же, должна быть, ведь откуда-то же берется в людях и добро, и щедрость, и милосердие, и самоотверженность – до сих пор, несмотря ни на что, пусть и не во всех… Говорят, эти качества чем дальше, тем больше теряются, но ведь когда-то они откуда-то возникли. Значит, есть какой-то закон, какой-то источник всего этого, от которого мы почему-то оказались отлучены, о котором и думать забыли! Но где он, что он? Бог?

Гудерлинк содрогнулся, вспомнив направленное на него дуло праттера и бескровное лицо Алсвейга. Мог бы он сам ради Бога пойти на такое? Если нет, то значит ли это, что он слаб и сломлен, как сказал Алсвейг? Если да, то какой должна быть Истина, чтобы люди, ведомые ею, позволяли себе такое?

Он стоял и боролся с ужасом, который будили в нем все эти вопросы, и понимал, что сойдет с ума, если ответа не будет найдено. Ему казалось, что все окна нависающих над ним домов смотрят на него и ждут чего-то, и мир наполнен чудовищами, которые изготовились к прыжку.

…И если лучшие качества человека – порождение культуры и цивилизации, то почему культура и цивилизация не спасают людей от войн, жестокости и равнодушия к чужим страданиям? Почему ни картины, ни книги, ни музыка – все, в чем заключен дух многих и многих поколений, – не смогли развить в нас умения жить так, чтобы эта жизнь не привела мир к нынешней катастрофе? Если человеческий гений – благо, почему столько разрушительного, отвратительного и страшного можно найти в произведениях искусства, в достижениях науки? Есть ли в мире сила, способная удержать художника от соблазна свободно изливаться в творчестве, а ученого – алчно следовать по пути познания, не задумываясь о последствиях – и если есть, то снаружи нас она или внутри?

– Боже мой, почему мне выпало решать такие страшные вопросы? Почему я никогда не задавался ими дома, сидя в мягком кресле, в своем кабинете? Зачем всё это обрушилось на меня сейчас, когда я измотан дорогой, страхом и отчаянием? Когда я так слаб и беспомощен…

…Откуда, откуда в нас это понимание собственного падения, это видение черной бездны, в которую мы погружаемся все глубже и безнадежнее? Как будто нам случалось знать что-то, кроме этого мира, сотрясаемого судорогами, раздираемого ненавистью… Как будто слабая память о чем-то совершенно ином мучает нас, призывая вернуться на когда-то оставленную дорогу. Куда вела эта дорога? Где это забытое место? Как…

– Не могу… – прохрипел писатель, чувствуя, что еще чуть-чуть – и отчаяние выплеснется из него болезненным, жутким воем вместе с кровью из разорванных легких. – Не могу и не хочу!.. Нет, нет!

Неожиданно его внимание привлекло какое-то движение в дальнем углу церковного двора. Гудерлинку показалось, что над верхушками подстриженных кустов мелькнули какие-то смутные серые тени. Он долго и напряженно присматривался, но больше ничего не увидел. Зато в другом месте уловил что-то подобное – и повернувшись в ту сторону, вновь не смог ничего разглядеть…

– У меня галлюцинации от изнеможения, – пробормотал Гудерлинк, и внезапно все встало на свои места.

Он встряхнулся и пожал плечами. Вокруг по-прежнему было хмуро, но окружающий мегаполис разом утратил свою мистическую зловещесть и превратился просто в чужой, малознакомый город, где Гудерлинку было, собственно говоря, и делать нечего. Больше всего писатель беспокоился об Алсвейге. Друг, обладавший такой поразительной силой личности, что ему удалось втянуть скептика Гудерлинка в эти экстремальные события, по-прежнему был дорог; писатель остро чувствовал свою ответственность за него, учитывая состояние, в котором тот сейчас находился. Теперь, когда мистический флер их приключений рассеялся, Гудерлинк особенно ясно понимал, насколько тяжело пострадала их психика. Слуги тьмы, бесовские вопли в салоне "Гальпы", какие-то жуткие, рвущие душу размышления над непосильными и невразумительными вопросами – все оказалось простым и ясным, стоило только встать на сторону здравого смысла. В поезде их пыталась задержать полиция, потому что до этого они убили охранников на контрольном пункте. В воздухе их обстреляла артиллерия какой-то из воюющих сторон, а может, это просто оказался случайный шальной снаряд. Ужасные вой и визг, скорее всего, были следствием радиопомех или специальным средством психологической атаки, примененным одними сражающимися на земле против других. Сыворотка с "геном Истины" наверняка являлась каким-нибудь очередным препаратом, который кто-то собирался незаконно испытывать в массовом варианте, а Алсвейга и подобных ему просто использовали, спекулируя на их религиозных убеждениях, что, к сожалению, уже не раз случалось в истории человечества… Всему нашлось реальное, вполне убедительное объяснение, и мучительные метания разума, всего несколько минут назад чуть не доведшие Гудерлинка до помешательства, теперь потеряли всякий смысл и казались нелепыми.