Как высоко мы поднимемся в темноте - Секвойя Нагамацу

капсула размером с гроб несется через Солнечную систему и падает в океан; вокруг трех звезд вращается огромная планета, переливающаяся, как внутренняя поверхность раковины; одетая в шкуры женщина плачет в пещере над телом маленькой девочки. Напевая на незнакомом языке, кладет ей на глаза лепестки цветов. Потом выходит, шагает по равнине, на ходу сбрасывая одежды, и обращается в свет.

Шары начинают дрожать, воспоминания идут рябью. Постепенно нас нагоняют остальные. Я узнаю пожилую женщину и адвоката. Дождавшись их, машу рукой. В сфере, рядом с которой я стою, маленькая девочка подслушивает, как ссорятся ее родители. И вдруг изображение начинает туманиться и расползаться. А я наконец вижу свои воспоминания: родители гуляют по Джапан-тауну в Сан-Франциско, я – пацан в наушниках – тащусь позади, заглядываю в витрины магазинов, напоминающие мне о детстве, вдыхаю запах угря на гриле, листаю подборку манги в книжном магазине «Кинокуния».

Потом я вижу пикник в парке «Золотые ворота», дядя Манабу дарит мне мой первый велосипед. Мама обсуждает со школьным куратором, какие у меня шансы поступить в колледж. Вижу я и то, о чем не знал – как родители ночи напролет просиживают над юридическими и финансовыми документами, которые и прочесть-то толком не могут, чтобы обеспечить мне будущее.

– Мы должны убедиться, что у Джана все будет в порядке, – говорит отец. – На случай, если нас не станет.

– Занимайся спортом. Пей побольше чая, – возражает мать. – Я в ближайшее время умирать не собираюсь.

Я смотрю на образы родителей, и мне ужасно хочется обнять их обоих. Вернуться в прошлое, сказать им, что они были идеальными, и поблагодарить – за каждую поездку на велосипеде, каждую ночевку у друзей, каждую игрушку, которая была нам не по карману. За все молитвы, уроки, внеклассные занятия, позволившие мне стать частью этой страны, хоть я никогда этого и не ощущал.

– Так уж устроено, – отвечал отец, когда я спрашивал, почему мне нужно так сильно верить в себя, почему моим друзьям не приходится так стараться. Парень, адвокат и пожилая женщина входят в шар и оказываются в моей детской. – Возможности веют на ветру, как семена. А твоя жизнь – почва. У некоторых сеть большая, они много семян могут поймать. А другим приходится молиться, чтобы к ним залетело хотя бы несколько хороших, ценных семечек. А плохих ровно столько, чтобы больше ценить хорошие.

– Твои родители многое для тебя сделали, – говорит пожилая женщина.

Садится на мою кровать между роботами Гандэм и разглядывает отца.

– Но я не говорил им, что этого достаточно, – отвечаю я.

Мы выходим из шара, я взываю к тьме и прошу показать мне все воспоминания о родителях. Хочется увидеть эпизоды, которых я не помню, и те, что раньше принимал как должное. Адвокат уходит искать своих родных. Парень из парка развлечений пытается найти шар, возле которого я его обнаружил, если он еще существует. И только пожилая женщина вместе со мной пробирается вперед. На ходу рассказывает, что тридцать лет проработала медсестрой и крутила роман с футболистом высшей лиги.

– Как-то раз мы делали это в землянке, – смеется она. – И пусть он считал меня лишь запасным аэродромом, мне было плевать. Отлично мы повеселились! К тому же я сама его использовала. Он мне добыл пятилетний абонемент на матчи.

Перед нами появляется новая сфера, и я вижу, как врач разговаривает с моими родителями в переполненном приемном покое. Под потолком висит телевизор, показывают ток-шоу, где ведущий обвиняет в эпидемии чумы мировое правительство, говорит, это попытка сократить население земного шара. Меньше людей – больше воды и еды, меньше углеродный след. Сами подумайте! Как иначе им было справиться с этим хаосом?

– Мы стабилизировали его, – сообщает родителям врач. – Но вы должны понимать, что у большинства пациентов на этой стадии мозговая деятельность прекращается.

– А что с его кожей? – спрашивает отец.

– Мы не знаем, – отвечает врач.

Мама рассматривает родственников других больных, все они сидят за стеклянными перегородками, ждут и плачут. Мимо на специальной каталке для пациентов, представляющих биологическую опасность, провозят мальчика, который мертвым взглядом смотрит в потолок. Ведущий с телеэкрана заявляет, что коммунальщикам верить нельзя. Не пейте воду! Не пользуйтесь общественным транспортом! Говорят, чума больше не передается воздушно-капельным. Ладно, может, и так. Но они сто процентов как-то заражают людей вирусом. И, конечно, не прикасайтесь к чертовым суши. И к любой еде, что приходит оттуда – из России, Азии и других первых эпицентров. Не доверяйте любой пище, которую убили не сами. На этих словах мама опускает глаза, в приемном покое, кроме нее, еще куча азиатов.

– Как ни странно, мониторы показывают, что его мозг все еще невероятно активен, – продолжает врач. – Мы наблюдаем всплески волн перед тем, как активность стабилизируется.

– Он слышит нас? – спрашивает отец.

– Точно сказать нельзя, но ему определенно что-то снится.

Шар трясется, я вижу палату, где, кроме меня, лежит еще десяток пациентов. Вокруг моей койки поставили пластиковую перегородку, чтобы родители не могли ко мне прикоснуться.

– Найди способ вернуться к нам. Верь! Это может произойти в любой момент. Проснись, Джан. Просыпайся сейчас же, – просит отец.

Последние воспоминания – краткие вспышки из реального мира – гаснут, как искры фейерверка. Люди молча переминаются с ноги на ногу в темноте.

– За каким чертом все это было? – наконец выдает кто-то. – Если мы ни хрена не можем изменить?

– Я многое забыл из детства, – отзывается адвокат. – Увидел бабушку с дедушкой. И друзей, о которых сто лет не вспоминал.

– Может, теперь, увидев чужую жизнь, мы начнем лучше понимать друг друга, – провозглашает пожилая женщина, будто стоит на трибуне во время митинга. – Станем друг к другу добрее.

– Ну а смысл-то в чем, если мы тут заперты? – возражает кто-то из толпы.

– Может, это знак, что мы вернемся? – предполагаю я.

– А может, нам лучше остаться здесь? – говорит какая-то женщина. – Здесь я могу заново прожить свою жизнь с мужем.

– У меня вообще-то дела есть, – встревает бандит. – Моя гребаная жизнь.

Я чувствую, как он дышит мне в спину. Глаза все еще привыкают к темноте.

– Он прав. Тут же у многих есть семьи, – подхватывает водитель автобуса.

– У меня сын, – добавляет кто-то. – Работает с «Врачами без границ», вместе они пытаются победить чуму. У французов есть средство, которое позволяет замедлить трансформацию внутренних органов. Не совсем лекарство, но его сейчас испытывают в деревнях на побережье Тихого океана, которые сильнее всего пострадали.

– Да хватит уже. Никто ничего не понимает про этот вирус, – бросает какой-то мужчина с сильным австралийским акцентом.

На мгновение все