Эллис Питерс - Неугомонная мумия

Несмотря на любовь к сыну, Эмерсон чахнул в унылом английском климате. Я имею в виду не только погоду, но прежде всего бесцветную монотонность академической жизни, на которую мой муж обрек себя. Он объявил, что не поедет в Египет без Рамсеса, но и не собирается рисковать здоровьем мальчика в этой кишащей микробами части света. И лишь мольба одной вертихвостки (которая, на мои проницательный взгляд, была отъявленной лицемеркой и интриганкой) оторвала наивного папашу от Рамсеса. Как только мы ступили на египетскую землю, я увидела, как вспыхнули глаза Эмерсона, и дала себе слово, что отныне не позволю ему приносить себя в жертву семейным обязанностям.

Мы дружно решили, что на следующий год возьмем Рамсеса с собой, но в силу некоторых огорчительных событий я получила возможность отложить это удовольствие. Мою милую подругу Эвелину, успевшую к тому времени без каких-либо усилий произвести на свет четырех здоровых ребятишек, постигло два разочарования подряд (так она это называла). Второй выкидыш поверг ее в состояние глубокого уныния. По непонятной мне причине (возможно, вследствие небольшого душевного расстройства) Эвелина вбила себе в голову, что общество нашего сына - лучшее из лекарств, и залилась слезами, когда мы объявили, что забираем его с собой. Уолтер присоединился к мольбам жены, уверяя, что веселые проделки Рамсеса отвлекут Эвелину от мрачных мыслей. А вот в это я поверила с легкостью, поскольку требуется предельная концентрация внимания, чтобы помешать Рамсесу произвести широкомасштабные разрушения сада и окрестностей, - то, что он называет "раскопками". Пришлось уступить мольбам дяди и тетки. Я была, как всегда, любезна, а Эмерсон, как обычно, невоздержан в словах.

Когда мы вернулись из Египта, Рамсес настолько освоился в замке Элсмир, что я не видела причин что-либо менять. И хотя было понятно, что столь удобное положение вещей не может продолжаться вечно, однако я решила до поры до времени об этом не думать. "Довольно для каждого дня своей заботы", как сказано в Писании.

И этот день наступил. На третьей неделе июня. Я трудилась в библиотеке, пытаясь привести в порядок записи Эмерсона, вернее, мне казалось, что я с головой погружена в такую захватывающую тему, как гробницы Восемнадцатой династии, как вдруг обнаружила, что рассеянно глазею на сад. Стоял чудесный летний день, в воздухе витал пьянящий аромат роз: цветочные клумбы этим летом пребывали в идеальном состоянии. Никто не вытаптывал и не выдергивал с корнем цветы с целью преподнести букет слугам или собакам. Зеленая лужайка перед домом не была обезображена глубокими ямами и кучами земли. Никогда еще наш сад не выглядел столь ухоженным. Надо сказать, переезд в этот дом совпал с великим событием: Рамсес начал ходить. И не только ходить, но и ковыряться в земле...

Я погрузилась в нежные воспоминания, начисто позабыв о работе. Отвлек меня стук в дверь.

Наши слуги приучены стучаться, прежде чем войти. Пусть это и прихоть, лишний раз подтвердившая опасения соседей, что мы дикие и эксцентричные субъекты, но я не понимаю, почему состоятельные люди не имеют права, подобно беднякам, побыть наедине с самими собой. Когда мы с Эмерсоном работаем или уединяемся в спальне, нам совсем не хочется, чтобы рядом мельтешил кто-то еще. Стучаться можно только один раз. Если никто не отвечает, слуга тихонько уходит.

- Войдите, - откликнулась я.

- Телеграмма, мадам, - сказал Уилкинс, ковыляя ко мне с подносом.

Уилкинс - крепыш и здоровяк, но предпочитает передвигаться походкой столетнего инвалида, чтобы его не попросили сделать лишнее. Я взяла телеграмму, и крылья недоброго предчувствия накрыли меня зловещей тенью. Дрожащим голосом (дрожь эта вызвана теми же причинами, что и ковыляющая походка) Уилкинс вопросил:

- Надеюсь, дурных вестей нет, мадам?..

- Нет... Напротив, новость очень хорошая. Завтра, Уилкинс, мы едем в Элсмир. Я попросила бы вас сделать необходимые приготовления.

- Да, мадам. Прошу прощения, мадам...

- Да, Уилкинс?

- Вы вернетесь с маленьким господином, мадам?

- Возможно.

По лицу Уилкинса промелькнула тень ужаса. Правда, надолго она не задержалась - наш дворецкий знает, как надлежит себя вести.

- Это все, Уилкинс, - сочувственно сказала я.

- Да, мадам. Спасибо, мадам. - Он, покачиваясь, направился к двери.

С тоской бросив последний взгляд на прекрасный сад, я вернулась к своим трудам и полностью погрузилась в работу. Вскоре вернулся Эмерсон. Вопреки обыкновению, он не стал нежно обнимать меня, а, пробормотав слова приветствия, швырнул на бюро кипу бумаг. После чего уселся за свой письменный стол, находящийся рядом с моим.

Эгоистичная супруга могла бы отпустить пару шутливых замечаний по поводу его озабоченного вида и потребовать привычной порции невербальных приветствий. Я же лишь взглянула на его новые записи и сдержанно заметила:

- Значит, твоя датировка черепков совпадает с таблицей Питри*? Это, в конечном счете, позволит сэкономить время...

______________

* Питри Уильям (1853 - 1942), английский археолог, начавший систематическое изучение пирамид.

- Нет! - буркнул Эмерсон, яростно скребя пером по странице. - Мы безнадежно отстаем от графика, Пибоди. С этого дня будем работать день и ночь. Больше никаких прогулок по саду и светских приемов, пока не закончим рукопись.

Я не решилась сказать о том, что, по всей вероятности, у нас скоро появится занятие, которое потребует куда больше времени, чем светские приемы и прогулки. Слова Эмерсона подтверждали мои недобрые предчувствия. Большинство археологов обычно публикуют результаты своих работ лет этак через десять, если вообще публикуют, и на дьявольскую спешку моего мужа могло толкнуть лишь какое-то чрезвычайное событие.

- Ты сегодня встречался с Питри?

- М-м-м, - отозвался Эмерсон, продолжая терзать бумагу.

- Полагаю, он готовит собственную публикацию на эту тему.

Эмерсон швырнул перо через всю комнату. Глаза его сверкали.

- Дьявол! Проклятье! Питри уже закончил! На следующей неделе он отдаст книгу в типографию. Можешь себе представить?

Питри, блестящий молодой археолог, был для Эмерсона объектом яростной ненависти. У них много общего - приверженность к порядку и методу в археологии, презрение к отсутствию порядка и метода у других археологов и манера публично выражать свое презрение. Подобное единодушие могло бы сделать этих двоих друзьями, но, увы, они стали соперниками. И только мистер Питри и мой Эмерсон имели обыкновение печатать результаты в течение года. Со временем эта привычка превратилась в нелепое состязание, демонстрацию мужского превосходства на интеллектуальном уровне, хотя подобное соревнование вредило работе, приводя - по крайней мере в случае Питри - к появлению небрежных научных трудов.