Светлана Тулина - Воображала

Водя по краю опустевшей вазочки ложкой, Воображала искоса бросает на врача осторожный взгляд и, наконец, решается:

— А-а… Вы? — спрашивает она неуверенно, запинается, но все-таки упрямо продолжает: — А вы фисташки… Л-любите?..

Врач улыбается ей ободряюще и говорит, делая вид, что он не понимает, но так, чтобы было понятно, что это он просто делает вид:

— Люблю, конечно. Только с пивом, лучше темным и живым, но такого у них тоже нет…

Воображала улыбается, глядя в стол, потом поднимает глаза. Вид у нее смущенный и довольный. Врач произносит с восторженной торжественностью:

— Ты не просто чудо! Ты — УНИКУМ! Ты знаешь об этом?

— Угум-м… — отвечает Воображала, улыбаясь еще шире, хотя это и казалось уже невозможным. Теперь она похожа на сытую ленивую кошку, разомлевшую у батареи. Камера отступает, захватывая столик. На нем, кроме пустых креманок и чашек, тарелочка с орешками и большая стеклянная кружка темного пива. Врач смотрит на Воображалу с выражением почти плотоядным.

— А что ты еще умеешь?

— Н-ну… — Воображала ведет себя как женщина, которой только что отпустили комплимент малопристойного содержания — ей и приятно вроде бы, и неловко как-то, и страшновато, что знакомые услышат, и уходить не хочется. Оглянувшись украдкой — не обращают ли на них внимания другие любители мороженого? — она сводит пальцы рук домиком. На концах сомкнувшихся пальцев загораются огоньки, словно искры проскакивают. Воображала с улыбкой разводит руки, оставляя пальцы широко расставленными. Между ними в воздухе растягиваются светящиеся двухцветные нити. Воображала, высунув от сосредоточенного напряжения кончик языка, быстро крутит кистями, закручивая нити в спираль, вытягивая, гоняя волнами от руки к руке. На лицо ее ложатся двухцветные блики, отражаются в стеклянной поверхности столика, дробятся, сливаются. Воображала растягивает эту маленькую самодельную радугу по краю столика, замыкает в кольцо. Теперь мерцает весь стол, и загорелые руки ее кажутся почти черными на его фоне.

Воображала чуть склоняет голову набок, смотрит из-под спутанной челки, говорит жарким шепотом:

— А вы?.. Что-нибудь… А!?.

Она выглядит возбужденной, довольной и упрямой, и сейчас очень похожа на девочку, требующую показать ей неприличную картинку. Врач перестает улыбаться, говорит серьезно и грустно:

— Когда я сказал, что ты — особенная, я ведь не шутил…

Шум улицы становится громче, перекрывает его слова, грохочет игральный автомат в углу.

Грохот усиливается, изображение начинает дрожать, сверху сыпется какой-то мусор, пыль, сухая штукатурка. Яркая неоновая вспышка рвет полумрак, чуть позже грохот и лязг перекрываются сильным раскатом грома.

Старческие аккуратные руки, вооруженные пушистой метелкой, сметают со стола в аккуратный совочек насыпавшийся мусор.

Фрау Марта с совком и метелкой идет к окну, ее лицо по-прежнему невозмутимо и спокойно, но движения несколько замедленны и неуверенны, как у моряка на палубе во время шторма. За окном вспышки молний следуют одна за другой, грохот сливается в сплошную канонаду, разряды впиваются в землю совсем рядом, словно кто-то очень большой и злобный пытается исхлестать дом светящейся плеткой, но от ярости все время промахивается. Ветер рвет занавеску в открытом окне.

Фрау Марта аккуратно ссыпает мусор в керамическое ведерко у стены, закрывает окно. Гром теперь звучит гораздо глуше, но зато явственнее становится шум самого дома, и шум этот тоже необычен — лязг, стук захлопывающихся дверей, дребезжание и звон стекла, скрипы, какие-то глухие удары и потрескивания. Изображение снова начинает дрожать, с потолка опять сыпется мусор и штукатурка. Дрожит, чуть подпрыгивая, графин на столе, ему вторят тоненьким надрывным звоном подвески люстры. Дрожь обрывается резким толчком, графин падает со стола и разлетается сотней осколков, они ярко сверкают в полумраке, отражая заоконные молнии. На некоторое время восстанавливается относительная тишина, гром за окном лишь служит ей фоном.

— Что случилось? — у Конти испуганный голос. Он стоит на ковре в грязных ботинках и плаще, с которого на ковер ручьями течет вода, поля у шляпы обвисли.

Фрау Марта берет эту шляпу и плащ, аккуратно стряхивает воду и несет в темную прихожую. Ее голос, звучащий из темноты, невозмутимо спокоен:

— Помните того мальчика из гимназии, ну, ушастенького такого? Он ее еще в кино водил. И все время — на Ваши фильмы… Помните?

— Н-ну? — Конти без шляпы и плаща выглядит еще более потерянно и беззащитно, смотрит в темный проем двери, в котором исчезла Фрау Марта, с опаской и недоумением. Вздрагивает и отшатывается, когда подошедшая к нему со спины непонятно откуда Фрау Марта снимает с него шарф и тоже уносит в прихожую. Дергается было следом, но опять отшатывается — Фрау Марта возникает из темноты неожиданно, белый передник и белое непроницаемое лицо. Невозмутимо проплывает к столу, на котором оставила метелку, сметает вновь просыпавшийся мусор в совок, стоящей рядом со столом щеткой туда же сметает осколки графина. Направляется к окну и голосом ровным, словно идет разговор о погоде, сообщает:

— Сегодня она вообразила, что он ее бросил…

У Конти округляются глаза, он пытается что-то сказать, но в этот момент очередной толчок, сильнее прежних, сотрясает старый дом. Что-то падает, разбивается, с потолка срывается крупный пласт штукатурки, Конти хватается за притолоку, лицо у него белое, глаза безумные. Вдыхает клубящуюся пыль, заходится кашлем. Кричит, чуть не плача:

— Но это — почему?! Если она всего лишь… Просто… Если не на самом даже деле, то — почему?!!

Дрожь и грохот потихоньку стихают. Фрау Марта относит мусор к керамическому ведерку (ведерко почти полное). Оборачивается и смотрит на Конти с выражением максимально дозволенного неодобрения. Губы чуть поджаты, левая бровь чуть приподнята, голова слегка наклонена влево, словно у старой птицы.

Видя, что ее осуждающее лицо не производит на Конти должного вразумляющего впечатления, она еще чуть поднимает брови, смиряясь с неизбежным, и поясняет:

— Она же всерьез это вообразила…

Конти смотрит на Фрау Марту диким взглядом. Фрау Марта смотрит в окно. На сухом лице ее появляется что-то, похожее на тень улыбки. Смутное, еле уловимое, но все-таки… И когда она добавляет, голос ее звучит почти гордо:

— Бросил, конечно… Куда ему было деваться-то, если она — всерьез вообразила?..

Яркая вспышка молнии переходит в ровное сияние неоновой рекламы на другой стороне улицы.