Старость аксолотля - Яцек Дукай

обломки харда. Части нагрудной крышки и подсистемы сыпались между его пальцев.

Ему не хотелось уже даже эмотировать.

– Так к чему мы пришли?

– «Тяжелый металл» пал, Homo sapiens победил. Мы делаем человечество.

Вторая война трансформеров была религиозной войной.

– Я ухожу, – Гжесь с неприятным хрустом сел и воткнул большим пальцем в глазницу выпавший объектив. – Справляйтесь сами.

– Куда?

– Куда-нибудь на независимые серверы.

– Нет никаких независимых серверов.

– Тогда сделаю. У меня опечатанные склады с запчастями.

– Окей, – Фрэнсис испустила извиняющийся эмот побитого песика. – Только не злись опять, – она воспроизвела для него глубокий вздох, full human & organic. – У нас есть твои бэкапы.

Из его оторванной руки выстрелили красные искры.

– Вы меня украли!

– Пришлось. Пока не воспитаем для себя ботанов два-ноль.

Миленка, погруженная в глубокую задумчивость – вероятно, скопированную прямо из пиксаровских мультиков с малышами и собачками, – прикладывала очередные куски разбитых «Хонд» к лежавшим на изрытом тротуаре изуродованным корпусам – кабели, приводы, стальные пальцы и полимерные кости, – прикусив язычок и сдувая падающую на глаза челку.

– А почему вы ругаетесь?

– Тетя сделала дяде бяку.

Проблема эпигенеза не давала Гжесю сомкнуть глаз (не в буквальном смысле, но ощущение то же самое).

Что он делал, когда не спал? Просматривал тысячи часов записей – из Рая, до Погибели, а также записей из жизни новых людей, из более ранних приплодов, рожденных методом химического синтеза Винсента Чо из сохранившихся генетических архивов.

Тысячи, десятки тысяч часов. Неустанно сравнивая: детей с детьми, жизнь с жизнью, слова со словами, смех со смехом, забавы с забавами – но в чем состоит разница? Существует ли разница вообще? Или же ошибка в глазах смотрящего, и причина лежит в совершенно ином различии – между человеком и трансформером?

Эпигенез ускользает от технического анализа.

– Берешь точно такую же ДНК, – рассказывал Ярлинка, – имплантируешь и развиваешь в точно таких же условиях, и тем не менее в итоге получаешь разные организмы.

– Значит, это все-таки не люди? В смысле, не как до Погибели?

– Что ж, геном тот же самый. Но способ экспрессии генов – какие гены включаются, какие нет, и на каком этапе – все это записано вне ДНК, в неразрывной памяти поколений. Начиная с гистонов[103] – смотри, это вот эти белки – на них наматывается ДНК, как спагетти на поварешку, и форма этой поварешки определяет форму намотанной ДНК, так что какая разница, что гены те же самые, если не знаешь, какую форму поварешки задать изначально? Или весь механизм метилирования[104]. Ты читал, что метилирование отражает в ДНК весь образ жизни, травмы, болезни, материальное положение, образование, место жительства, воздух, которым ты дышишь? Или взять наследственные экспрессии окружающей среды. Или…

– То есть гены обладают своей культурой?

– Гм?

– Изыми человека из культуры и воспитай в дикой среде – и получишь зверя, не человека. Культура не кодируется в ДНК.

Ярлинка до трансформации был нью-йоркским собирателем старых комиксов, интерес к генетике у него возник от Халка и Супермена.

– Но ведь мы же сохранили культуру! – он подсунул Гжесю под нос стопку «Бэтменов» и «Железных людей». У него теперь имелись в личной коллекции все Первые Издания мира. Он никогда не изменится, никогда уже не вырастет из подростковой гиковости. – Мы воспитаем их на том же самом, на чем сами росли!

– Мы? Или наши оригиналы?

Гжесь просматривал тысячи часов записей, в том числе самого себя – дружеские вечеринки, которых он вообще уже не помнил, городские архивы, мероприятия на работе, чужие видеобиографии с Фейсбука; он смотрел на себя, себя в теле Гжеся 1.0, и пытался вчувствоваться в ту человечность.

Как он вообще смог бы сегодня ее эмотировать? И что из нее безвозвратно пропало где-то между чувством и эмотом?

– Что за абсурдный вопрос! – возмущался Ярлинка. – Нет никакого «между». Да и с чего? Мы этими самыми эмотами гневаемся и радуемся, плачем эмотами и эмотами любим. Эмоты – и есть наши чувства.

Но Гжесь помнил по Токио, по 1К ПостАпо, все эти пронзительно грустные театры человечности, разыгрываемые заклятыми в неуклюжих мехах трансформерами, уродливые симуляции пьянства в баре «Тюо Акатётин», душераздирающие пародии нежности, пересчитанной на тонны металла и мегаджоули сервомоторов, ритуалы биологической дружбы, культивируемые в облике угловатых машин – как они чокались рюмками с алкоголем, которого не выпьют, как таращились на порно, которое не пробудит в них даже самой слабой похоти, как подкручивали динамики, чтобы подогреть атмосферу беседы – он прекрасно все это помнил, поскольку записал.

А теперь, теперь, в 10К ПостАпо, они уже даже не пытаются симулировать симуляцию, не стараются притворяться, будто притворяются, поскольку им это незачем, поскольку никто не смотрит.

Что они делают, когда не работают и не смотрят фильмы из Рая?

Ничего.

Изваяния из холодного металла. Роботы без работы.

– Суть в том, – пытался объяснить Гжесь Ярлинке, а его дисплей выплевывал мешанину стробоскопических ассоциаций, – что уже через пару лет они начнут сами размножаться и воспитывать собственных детей, они, первый-второй приплод, и это неизбежно скопируется на все последующие поколения. Как в первую секунду после Большого взрыва микроскопическая квантовая неровность определяет форму галактик и галактических скоплений, так и эти несколько лет их детства – игры, колыбельные, няньки, сказки, наказания и награды – определят форму всего нового человечества.

В ответ Ярлинка эмотировал своим «Бургом» пожатие тысячи плеч.

– Ну так иди, играй с ними.

Алисе пять лет, и она узнает Гжеся по подсознательным особенностям его поведения, в каком бы мехе тот ни появился. Иногда Гжесь еще ничего не эмотирует, ничего не скажет, а она уже бежит к нему, забирается на обшарпанные стальные пластины, мажет фломастером по голове и дисплею.

– Будем делать ура!

– Будем делать ура.

Гжесь явился в муниципальном «Таурусе»[105], у которого вместо правой лапы большое сопло-воздуходувка. Они вышли на Вассар-стрит, в западные кварталы кампуса, за заросшие и подмокшие бейсбольные поля, уже покрытые осенними листьями с первых деревьев 2.0, которые самозабвенно высеивал Чо во времена начальных тестов. В Кембридж-порт теперь растут подобия кленов, с незнакомой природе Рая корой. Есть также карликовые дубки-бонсаи и напоминающие драные парики кусты-сорняки, жалкие ошибки неофлоры, которых уже никогда не искоренить.

Гжесь выпустил из правой руки-сопла узкий ураган, подняв разноцветные тучи листьев и методично сметая их в угол дворика Уэстгейт, на бывшую парковку. Алиса резвилась в этих шелестящих тучах, размахивая ручками, будто ветряная мельница, а ее ириготи – Слава Осени и, похоже, наложенный на нее Цирк Пчел –