Алексей Корепанов - Марсианское диво

– Сообразительные индусы! – восхитилась ведущая.

– Но все это так, между прочим, – продолжал Дэйв Гарднер. – Все эти «эффекты кобры», шестые потомки Адама, любовники Евы… А был ли, собственно, шестой потомок Адама именно мужчиной? Каин, Авель – а кто дальше?.. Все это – отдельные блестки, так же как и, скажем, эпизод с пирайским Ковчегом, с перевоплощением… даже не блестки, а узелочки, маленькие черные пятнышки Ламберта. Только не говорите, что вы не знаете, кто придумал художника Альберта Ламберта*. То же самое можно сказать и об Исходе… * Персонаж фантастического романа Клиффорда Саймака «Заповедник гоблинов». (Прим. авт.) – Да, я как раз собиралась затронуть эту тему. – Ведущая предпочла пропустить мимо ушей фразу о Ламберте. Лоу тоже не слышал о таком художнике и не знал, кто его «придумал». – Десятки разных миров, и проблемы у всех одинаковые: перенаселенность, невостребованность значительной части населения, отсутствие, так сказать, точек приложения силы, своих способностей. Параллели очевидны, но я не буду об этом. Новый Иерусалим, мир грез, иллюзий, райский уголок, где каждому по-своему хорошо. Правда, в вашей трактовке, Господь – будем называть так – покинул его, но тут как раз, на мой взгляд, все ясно. А вот ваше личное отношение, не как автора… Правильно ли это – погружать людей… ну, не людей, в данном случае, – но разумные творения… Правильно ли погружать иx в иллюзии? Ведь это те же наркотики… Если верить слухам, это уже в некоторой степени касается и нас… то есть, именно нас и касается, а не придуманных вами ринглов, этрийцев и прочих.

– А чем плохи наркотики, не разрушающие личность, не вызывающие ломки? Наркотики ли это? Или великолепный шанс для тех, кто, как вы сказали, не находит точек приложения силы? Или для тех, у кого вообще сил нет? Разве не гуманно погрузить их в мир иллюзий? По-моему, кто бы это ни делал – Господь ли, Высший Разум или кто-то еще, – он поступает очень прагматично.

– А по-моему, это нас унижает. Мы должны все решать сами, без чьей-либо помощи или принуждения.

– Вопрос в том, можем ли мы сами? Я уже не столько о фильме – бог с ним, с фильмом! – а об этих, как вы говорите, слухах. Я ведь тоже по Сети брожу, читаю то одно, то другое. И если бы не видел проблему, то, наверное, вполне обошелся бы без этих эпизодов. Хотя… проблема-то пока только в зародыше, и не нам ее расхлебывать.

– То есть пусть голова болит у тех, кто будет завтра?

– А почему бы и нет? Почему бы и не прислушаться к совету Горация, отнюдь не последнего среди умных людей: «Чем душа жива, тем живи сегодня. Завтра счет иной»? Только не стоит переживать за тех, кто будет завтра. Может быть, оракул из меня и никудышный, но у нас ведь накоплен такой богатый опыт решения проблем силовым путем…

– Удастся ли?

– Вот завтра и будем думать.

Лоу выключил телевизор и подумал:

«Сегодня. Уже сегодня. Уже сегодня – «счет иной». И не думать надо – а делать…»

Эти, в телевизоре, не знали и тысячной доли того, что знал он, Стивен Лоу, член Координационного совета НАСА.

64.

Он проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то взгляд. Это умение он за многие годы отшлифовал до совершенства, и оно никогда его не подводило, и не раз выручало – и позволяло ему, при весьма специфическом роде деятельности, до сих пор оставаться живым и здоровым, и выполнять все новые и новые задания. И не только в пределах родной страны.

Но это был не тот взгляд, это был ласковый взгляд любящих глаз – как свет утреннего солнышка в безмятежном детстве. Да и не могло сейчас существовать никакой угрозы – в той ситуации… в том состоянии, в котором он находился.

Он еще не разомкнул веки, но уже знал – не предполагал, а именно знал, – кто с такой нежностью смотрит на него, и ему стало тепло и хорошо, и не просочилось в душу ни единой капельки давней горечи.

– Ты уже не спишь, Бобби?

Он наконец открыл глаза и улыбнулся, ощущая затылком податливую подушку.

– Уже не сплю, мама…

Она улыбнулась в ответ:

– Тогда вставай, сынок, будем завтракать.

Именно такой он навсегда запомнил ее.

Дверь за ней тихо закрылась.

Роберт Талбот приподнялся и, уткнув локоть в подушку и подпирая ладонью голову, обвел взглядом знакомую комнату. Это была его комната, и находилось в ней давнее и привычное. Письменный стол с разъехавшейся стопкой журналов, серой настольной лампой, подобной трансформеру, и большим глобусом на подставке с приклеенными скотчем разноцветными бумажными лоскутками – так он когда-то отмечал места, где обязательно нужно побывать… Разрисованный фломастерами стенной шкаф… Музыкальный центр – на одной колонке лежит боксерская перчатка, другую попирает фигурка индейца со всеми атрибутами: перьями, томагавком, трубкой, мокасинами – подарок на давний день рождения… Старая гитара на широкой полке под потолком, зажатая с двух сторон коробками с разными вещами, которые когда-то были очень нужными вещами…

Он посмотрел в окно и с удовольствием обнаружил лужайку с качелями, и улицу, обсаженную высокими липами. Это была его улица, исполосованная легкими тенями, там светило утреннее солнце, шли по своим делам редкие прохожие, и торжественно проехал, теребя крышей зеленую листву, знакомый школьный автобус.

Рука его подогнулась, и он упал лицом в подушку и ощутил знакомый запах свежей наволочки. То, что нахлынуло на него, было приятным… желанным… родным…

Он пересилил себя.

Да, задача на ближайшее время была только одна: ждать прибытия других. И значит, пока вроде бы можно просто плыть по течению, этаким Летучим Голландцем в призрачных водах. Он с удовольствием бы позавтракал вместе с мамой, и поболтал с ней о том о сем, и послушал бы ее милый голос… Красный халат с золотистыми цветами… Ямочки на щеках… Каштановые волосы, собранные сзади в замысловатую корзиночку… Тонкие брови «домиком»…

Но в этом-то и таилась главная опасность! Размякнуть, расплыться, утонуть, раствориться, слиться, сплавиться с этим миром – и забыть о том, каких действий от тебя ждут. А в итоге: «Увы, Талбот, вы нам не подходите…»

Роберт Талбот выпрыгнул из постели, отработанными быстрыми движениями натянул на себя джинсы и тонкий, с глубоким вырезом, свитер, сунул ноги в кроссовки. Вытащил из-под кровати свой рюкзак, забросил за спину. Поправил узкий браслет на запястье, оглянулся на дверь. И, неслышно ступая, подошел к окну. Открыл его, взобрался на подоконник и мягко соскочил во двор, на лужайку, которая когда-то казалась ему большой-пребольшой… Такой же, наверное, какой теперь казалась другая лужайка в другом городе его трехлетнему сыну.

Сын и жена были в Вашингтоне, а он был здесь, в городе детства. Летучий Голландец дрейфовал в призрачных водах…