Стивен Бакстер - Лучшая зарубежная научная фантастика

Джейлинг просила Мэйли перезвонить через две недели — хотя, может статься, что через этот срок уже никому не понадобится помощь для того, чтобы уволиться из компании, — и записала в маленьком ноутбуке себе напоминание.

Байю сидела и смотрела на воду.

— Я на пляже в первый раз, — сказала она.

— Правда, океан огромен?

Байю кивнула, погружая ступни ног в белый песок, и сказала:

— Так все говорят, только пока сама не увидишь — не поймешь.

— Ага, — странно, она жила здесь уже несколько месяцев, а Байю больше года, но они никогда не ходили на пляж. А здесь так красиво.

— Мне жаль господина Вэя, — сказала Байю.

— Правда? — изумилась Джейлинг. — Ты что, в самом деле думаешь, что у него была дочь, которая умерла?

— Может быть, — кивнула Байю. — Ведь стольких не стало.

— У меня умер папа.

Байю мельком взглянула на нее краешком глаза, а потом снова обратилась к океану и сказала:

— Моя мама умерла.

Джейлинг удивилась, потому что в первый раз слышала об этом. Они разговаривали обо всем на свете, но про это — никогда. Она обняла подругу за талию, и так они сидели молча, глядя на океан.

— Знаешь, я чувствую себя так неловко, — вдруг сказала Байю.

— Отчего это?

— Потому что нам пришлось украсть капитал, чтобы бороться с компанией. Получается, что мы капиталисты.

Джейлинг пожала плечами.

— Наверное, сражавшимся за революцию тоже приходилось несладко, — сказала Байю. — Хотя тогда многое казалось более очевидным.

— Да, — согласилась Джейлинг. — Они тоже были бедны, и многие умерли.

— Верно, — вздохнула Байю.

Джейлинг поняла, что подруга имела в виду. Было бы здорово… знать наверняка, что хорошо, а что плохо. Только если это знание не грозит превращением в господина Вэя.

Бедняга господин Вэй. Неужели он в самом деле потерял дочь?

— Послушай, — сказала Джейлинг, — мне нужно позвонить. Подожди меня здесь, ладно?

Она чуть прошла по пляжу. Дул сильный ветер, и она повернулась к нему спиной, чтобы загородить мобильный телефон. Так делает человек, который хочет зажечь на ветру спичку.

— Привет, — сказала она в трубку. — Здравствуй, мама, это я. Джейлинг.

Джефф Райман{20}

ДНИ ЧУДЕС

(Пер. Татьяны Перцевой)

Имя Левеза[76] ей совсем не подходило: она была большой и сильной. Не худенькой и легкой. Большие объемы делали ее похожей одновременно и на женщину, и на мужчину: мощью отличались не только плечи, но и бедра, не говоря уже о массивных грудях.

Зато глаза у нее были прекрасными, круглыми и черными. Она, можно сказать, была склонна к размышлениям: челюсти постоянно двигались, словно сопровождая непрерывный круговорот мыслей в голове. И вид она имела такой, словно вечно прислушивалась к чему-то далекому, отстраненному.

Как большинство крупных людей, Левеза легко смущалась, и тогда грива топорщилась на макушке и вдоль спины. Она могла быть жесткой — и одновременно мягкой и доброй. Мне нравилось беседовать с ней. Слышать ее голос, высокий и нежный, хотя в каждом жесте сквозили порывистость и одиночество.

Но этот голос, особенно когда речь шла об опасности! Если Левеза видела Кота, поджидавшего в траве, ее ржание было внезапным, яростным и неукротимым. Все мы, охваченные паникой, мгновенно разворачивались. Ее крик неизменно достигал цели.

Итак, она была африрадором, одним из наших снайперов, и постоянно вставала на дыбы, чтобы обозреть окрестности. Всегда носила с собой винтовку. Всегда служила мишенью. Моя большая храбрая подруга. Ее ягодицы еще больше отяжелели от постоянного стояния. Она могла целый день ходить на задних ногах, как Предки. А ее шкура! Лучшее, что было в ее внешности! Она была поистине неотразима: блестящая, темно-коричневая. И никаких проблесков рыжины, досадного наследства Предков. Такие же яркие ненасыщенные цвета, как почва бескрайней саванны.

Мы были подругами, тогда, в наши Дни Чудес.

Я расчесывала ее так, что каждая мышца подрагивала от удовольствия. Левеза вольготно поворачивалась под зубьями скребницы. Шкура ее растягивалась, как сливочная тянучка. Мы примеряли серьги, завязывали гривы бантиками или заплетали в длинные косы. Но Левеза никогда не довольствовалась простыми радостями или вещами, которые легко понять и принять.

Даже в молодости, еще до наступления брачного возраста, она выглядела серьезной и какой-то взрослой. Я помню, как совсем маленькой кобылкой она лежала у ног жеребцов, пока те курили трубки, играли в шашки и толковали о том, что сделали бы, знай они, как добыть электричество.

Левеза твердила, что мы могли бы изготовить вращающиеся лезвия, чтобы охлаждать воздух или накачивать воду для полива травы; кипятить воду или получать тепло, чтобы высушивать и хранить лепешки из жвачки. Старики посмеивались, слушая ее фантазии.

Мне это казалось бессмысленной игрой, но Левеза умела играть в нее лучше кого бы то ни было. Потому что видела дальше и глубже своими унаследованными от Предков мозгами. Ее названая сестра Венту любила поддразнивать Левезу:

— Интересно, что ты изобретаешь сейчас?

Мы все знали те вещи, над которыми часто задумывалась Левеза. Я, например, ясно запомнила, как обернуть тонкий пласт металла вокруг стержня и с помощью электричества заставить его вращаться. Но кому это нужно? Я любила бегать. Все мы, жеребята, внезапно пускались галопом по высокой траве, чтобы громовой топот наших копыт отдавался эхом от земли, чтобы в воздух поднимались сладкие запахи трав, чтобы еще и еще раз испытать нашу силу. В наших чреслах горел огонь, и мы жаждали доскакать до солнца. Левеза тем временем оставалась в одиночестве и размышляла.

Когда пришла первая течка, это ужасно ей не понравилось. Молодые жеребцы то и дело набрасывались на нее и растягивали губы, чтобы обнажить огромные белые пластины зубов. Когда мужчины постарше подталкивали ее головами в зад, она брыкалась, а если ее пытались оседлать, просто уходила из-под них. И горе тому бродяге, который вообразил бы, что отсутствие статуса означало, будто Левеза благодарна за любые знаки внимания. Одним ударом она посылала жалкий мешок с гремящими костями в высокую траву. Даже бельчата хватались за бока и хохотали:

— Молодая недотрога снова победила!

Но я знала ее лучше остальных. Отнюдь не отвращение к любви делало мою подругу такой сдержанной и осторожной. Речь шла об изобилии любви, перехлестывавшей через край и куда более необъятной, чем могут себе позволить такие, как мы, ибо мы живем в пампасах, где нас едят наши же кузены.