Юрий Нестеренко - Приговор

оборачиваясь, предупредил ее, чтобы смотрела по сторонам, пока я

инспектирую повозки. Совсем не хотелось бы, чтобы какие-нибудь шустрые

всадники застали нас врасплох.

Я подошел к повозке, стоявшей передом к солнцу, и раздернул

брезентовые занавески. В нос ударил тяжелый железистый дух застоявшейся

крови в сочетании с острым запахом каких-то снадобий. Первым, что я

увидел, оказались круглые мокро-багровые срезы перерубленных шей. В

фургоне лежали в собственной крови три обезглавленных трупа; головы,

впрочем, валялись тут же. На одной из голов была пропитавшаяся красным

повязка, закрывавшая левый глаз и ухо. У двух безголовых тел тоже были

перевязки: у одного — плечо и грудь, у другого — бедро и лишившаяся

кисти культя правой руки.

Раненые. Кого-то из них с поля боя все-таки вывезли. Немногих, и

скорее всего — из числа офицеров. Но вражеские мечи все же закончили

недоделанную работу несколькими часами позже.

Разумеется, аналогичное зрелище ждало меня и в других повозках.

Неудивительно, что их бросили здесь. Трупы, конечно, можно было

выбросить, или вытащить еще живых и казнить их уже снаружи — но фургоны

все равно уже были перепачканы кровью раненых и пропитались

соответствующим запахом. Я все же, стараясь не испачкаться, осмотрел

фургоны на предмет наличия медикаментов, хирургических инструментов или

хотя бы просто фляг с водой — но, если что-то такое в них и было, это

уже забрали до меня. Теперь в повозках лежали только трупы.

— Что там? — спросила Эвьет, подходя ко мне, когда я выбирался из

пятого фургона.

— Не смотри, — посоветовал я, — малоприятное зрелище.

— Ну, после всего, что мы уже видели… — она отдернула занавеску.

В первый миг на ее лице и впрямь мелькнула брезгливая гримаска — не

столько, вероятно, из-за открывшейся картины (и впрямь едва ли способной

шокировать на фоне того, что мы видели пару часов назад), сколько из-за

застоявшегося в нагретом солнцем фургоне запаха. Но уже в следующий миг

баронесса расплылась в торжествующей улыбке. Ухватив за волосы, она

вытащила наружу смуглую курчавую голову с хищным носом и полными — такие

часто называют чувственными — губами.

— Грегор Марбель, — с удовольствием протянула она, рассматривая

мертвое лицо то с одной, то с другой стороны. — Какая встреча. Ну что,

гад? Получил свое? Получил, тварь. Было бы обидно, если бы тебе просто

снесли голову в бою, правда? Не-ет, сначала ты мучился от раны, трясясь

в душном фургоне, потом дрожал от страха, когда услышал, что фургон

нагоняют наши, потом, небось, молил о пощаде… Молил, мразь? Своим

визгливым голосочком? Представляю, как они хохотали, слушая твое жалкое

блеяние. А потом тебя прикончили, как барана на бойне. Дольф говорит,

что отрубленная голова может жить еще десять минут. Надеюсь, ты успел

насладиться ощущениями.

Девочка плюнула в глаза головы, бросила ее на землю и с размаху

наподдала ногой. Жуткий мяч описал параболу над травой, запрыгал по

земле, выкатился на середину дороги и остановился. Эвьет демонстративно

вытерла о траву сапожок.

— Поздравляю, — сказал я без тени иронии.

— Спасибо, — так же серьезно ответила баронесса. — Пусть это не моя

заслуга, но все равно — одна из лучших новостей за последние три года.

— Может быть, и Маркус валяется теперь где-то там, в общей куче, -

я махнул рукой на юг.

— Без четких примет мы этого никогда не узнаем, — сокрушенно

признала Эвелина. — Но ты прав, шансы велики. Как-никак, грифонцы

потеряли там бОльшую часть своей армии.

В шестом фургоне, том самом, к которому был пригвожден ребенок,

тоже не нашлось ничего интересного. Очевидно, в нем ехал этот мальчик и

тот или те, кого он сопровождал, однако все их вещи, кроме вспоротых

(очевидно, в поисках ценностей) подушек и матрасов, забрали мародеры.

Мы поехали дальше, минуя очередных мертвецов на обочинах — а вскоре

добрались до места настоящей бойни.

Если южнее этого места кавалеристы настигали измученных солдат,

бредущих поодиночке и небольшими группами, то здесь они обрушились на

большую пехотную колонну, двигавшуюся в походном строю. Я даже не думал,

что до этого момента у Карла еще сохранялось столько пехотинцев. Их было

здесь, наверное, тысяч семь или восемь; большинство погибли прямо на

дороге или около нее. Некоторые пытались организовать правильную

оборону, выстроив каре с упертыми в землю пиками — но таких

здравомыслящих оказалось слишком мало, вероятно, потому, что и здесь,

как я вскоре убедился, средний возраст воинов был заметно меньше

двадцати (хотя, наверное, сказалась и усталость). В результате они не

успели замкнуть оборонительный строй, и их обошли и порубили с флангов и

с тыла. Многие бросились врассыпную, но мало кому удалось убежать далеко

— кого не настигли сами конники, достали их стрелы. Что было, однако,

странно — мертвецы лежали в одежде, доспехах и при оружии. Единственными

трофеями победителей, очевидно, стали флаги — их нигде не было. Отчего

же не обобрали этих, если обобрали всех предыдущих? Я спрыгнул на землю

и осмотрел несколько ближайших тел. Сражение, а точнее, избиение явно

состоялось совсем недавно, каких-нибудь два часа назад. Недалеко же они

ушли почти за целый день! Впрочем, оно и понятно, учитывая их физическое

состояние — вторые сутки без сна, и какие сутки! Наверное, для краткого

отдыха они все же останавливались, но даже не нашли в себе сил — скорее

моральных, чем физических — собраться всем вместе, дождавшись отстающих,

и держать единый темп, а не растягиваться по долине на несколько миль.

И все же было в этих телах нечто неправильное. Ну то есть, конечно,

когда посреди дороги валяются восемь тысяч изрубленных и истыканных

стрелами трупов, это вообще сложно назвать правильным положением дел, но

речь не об этом. Конники рубили пеших, набрасываясь на них с разных

сторон — кто-то получил удар спереди, кто-то сзади, кто-то сбоку, тут

ничего нельзя было сказать определенно. Но вот разбегаться пехотинцы

должны были веером от опасности. То есть, если их настигли сзади, веер

должен был быть развернут вперед. А не назад, как было на самом деле.

Среди валявшихся вокруг мертвецов стоял одинокий фургон без лошади.