Василий Головачёв - Русская фантастика 2014

Тот откинулся на удобную спинку кресла.

Резко, одним движением, чуть не заставив Роу вскрикнуть. Многозначительно посмотрел на пистолет в правой руке. Покачал оружием, словно призывая Теда самостоятельно решить ребус, опираясь на эту незамысловатую подсказку.

— Обладатель этого странного пистолета оказался весьма многословен, мистер Роу. Это он поведал мне про программирование памяти. И про процедуру взращивания. Про мохито со стероидами, которыми вы пичкаете эмбрионы, пока те не вырастают до нужных размеров в рекордные сроки. И фамилию вашу он мне сообщил. И адрес. И поделился одеждой. А еще — пропуском…

Он вдруг усмехнулся, напугав хозяина кабинета еще сильнее, хотя тот полагал, что это невозможно.

— Знаете, Роу, а ведь вы воплотили в жизнь самые смелые домыслы фантастов моего времени…

Палец писателя опустился на спусковой крючок.

— Отпустите меня? — вдруг попросил Эдвард. — Пожалуйста. Я могу сделать вам новую личность. Вы отправитесь в теплую страну и больше никогда не услышите про наше издательство…

— Я не хочу в теплые страны. Не хочу парней из Бюро, докучавших мне последние годы. Не хочу славы, и деньги мне тоже не нужны. Думаете, я мечтал вернуться после того, что сделал сам с собой?

— Что же вам нужно? Мы можем дать все, что угодно!

— Справедливость, может быть?

— Вам не покинуть здание, мистер Хемингуэй. — Тед предпринял последнюю попытку контратаковать, заранее предполагая, что она обречена на провал. Уж слишком усталые глаза были у человека, державшего его на мушке. — Вы даже с этажа спуститься не успеете. Опустите оружие, и давайте выясним, как сможем распутать этот нелепый клубок?

На какое-то время ему показалось, что предложение угодило в цель.

Эрнест молчал, задумчиво изучая его лицо поверх пистолетного затвора. Затем покачал головой, и в этом жесте Роу увидел собственное будущее.

— Знаете, в чем ваша главная ошибка, мистер Роу? — спросил писатель, поднимаясь на ноги. И когда Тед затравленно потряс головой, непривычно невесомой без тяжести кибергласса, ответил сам: — Вы выбрали не того сукиного сына. Нужно было остановиться, скажем, на Джеке Лондоне. Парень был не робкого десятка, но готов спорить, ни разу в жизни не наставлял оружие на человека. Сомневаюсь, что мистер Чейни смог бы самовольно покинуть лабораторию, ухлопав троих вооруженных.

Он улыбнулся и вышел из-за стола. В нарочито мягком свете антикварной лампы Эрнест казался призраком. Пистолет поблескивал гладким пластиковым боком, обманчиво напоминая игрушку.

— Что же дальше? — простонал Роу, страшась ответа.

— Для вас, Эдвард, ничего. — Хемингуэй пожал плечами. — Разве что ваши боссы захотят вернуть вас из мертвых, как это было проделано со мной. Скажите, мистер Роу, вы сделали в своей жизни нечто ценное, ради чего вас можно было бы воскрешать?

И не успел Эдвард Роу ответить одному из самых перспективных в текущем году проектов корпорации, как тот выстрелил ему в голову, убив на месте.

Забрав со стола ополовиненную пачку сигарет, в которых так и не нашел ничего привлекательного, усталый мужчина опустился в соседнее гостевое кресло. Девчонка в приемной, может, и не блистала сообразительностью, но охрану вызовет мгновенно, сама в кабинет не сунувшись. Значит, есть еще несколько минут.

Пять? Две? Разницы не было никакой.

Покосившись на мертвого топ-менеджера «СШиУ» справа от себя, мертвый писатель уставился на обтекаемый пистолет в руке. Закурил, раздумывая о чем-то личном и глубоком, стряхнул пепел в вогнутую маску кибегласса на полу. Оружие, прихваченное у разговорчивого охранника лаборатории взращивания, совсем не походило на верный «Винченцо Бернарделли» (12 калибр, два горизонтальных ствола холодной ковки, ореховое дерево, инкрустации), но с поставленными задачами справлялось не хуже.

— Сама по себе смерть ничего не значит, не так ли, мистер Роу? — негромко спросил Эрнест у пустого кабинета, уже слыша снаружи крики и топот тяжелых ботинок. — Умереть неудачником, вот что противно…

Нина Цюрупа

ОШЕЙНИК

— Уберите свою низку, молодой господин! — вызверилась бабка в лиловом капоре. — Может, она у вас бешеная! А вы ее без намордника выводите!

— Во-первых, не «низку», а сабу. Во-вторых, все прививки сделаны.

Солнце еще не встало, но небо уже налилось синевой, а месяц побледнел. Бабка вывела своего шпица в сквер, которым как раз шли к автостоянке Лев Ильич и Олюшка. Шпиц надрывался, исходил хрипом, скакал вокруг них, пытался прикусить за ноги. Олюшка отмахнулась — за это и получила ушат дерьма.

— Собаку свою уберите, — посоветовал Лев Ильич, взяв Олюшку за руку. — Пока я ее не прибил.

Бабка со стуком захлопнула рот.

Мело поземкой, топорщилась замерзшая трава, Олюшка зарылась поглубже в меховой воротник и прижалась ко Льву Ильичу.

— В мое время, — бросила им вслед бабка, подхватив шпица на руки, — старшим не хамили! И низок на поводке водили, если бешеные!

— Не обращай внимания, — шепнул Лев Ильич, — у нее нарушения на фоне одиночества.

— Я и не обращаю. Хотя, может, она такая и была.

— У нее Хозяин умер два года назад. Осталась одна — и съехала.

— Тебе ее жалко, Лев Ильич?

— Ни капли.

Сторож высунулся из будки, узнал их, кивнул приветливо. Машину на ночь присыпало снегом, Лев Ильич поставил ее прогреваться, достал щетку и принялся чистить. Олюшка забралась в салон, вытащила из «бардачка» флешку с музыкой, вставила в разъем магнитолы.

— Кстати, про жалость и отклонения. — Лев Ильич подобрав полы пальто, сел на водительское место и за хлопнул дверь. — Много у тебя сегодня на приеме?

— Вот на утро совсем — Макарова Вика, потом на обед — Савченко.

— Опять? — Лев Ильич мягко вырулил с парковочного места. — Сам пришел?

— Нет, снова жена привела. Ее не поймешь: хочет чтобы работал, чтобы «мужчиной был», а сама же егс ломает.

— Пролетариат, — выругался Лев Ильич. — Хотя Олюшка, ты к ней несправедлива. Этого Савченко даже ты задоминируешь. Он же — тряпка. Лишай ник. А при жене худо-бедно хоть живет, небо коптит.

На выезде на кольцевую подсвеченный и очень яркий рекламный щит приглашал на «Парад ЗСРБ» держались за руки длинноволосые андрогины, украшенные цветами, а над их головами нарочито строгие буквы складывались в лозунг: «Свобода! Равенство! Братство! Шествие за права ЗСРБ 21 декабря».

— Ровняшки, — заметила Олюшка. — Надо же, и не стесняются же.

Лев Ильич едва заметно пожал плечами, не отвлекаясь от дороги. Олюшка прибавила громкость — играла одна из самых любимых ее песен — и постукивала пальцами по колену, стараясь попадать в ритм.